ГЛАВА 3: Общество и история
Весь мир — театр, а люди в нём — актёры.
Картина общества
В почти бесконечном множестве людей, институтов и предметов, составляющих любое общество, нам необходимо выделить то, на что важно обратить внимание, чтобы избежать ошибок упущения. Нам также необходимо хотя бы вначале проигнорировать то, что относительно неважно, чтобы не отвлекаться на бесконечные периферийные подробности.
Нам требуется обратить внимание на иерархии гендера, расы и религии, политической власти и класса, в том числе изучить атрибуты, стойкость и последствия каждой из соответствующих иерархий.
Очевидно, что такое разностороннее исследование может продолжаться долгое время, но предположим, что мы всё это сделали. Что тогда?
Что ж, эти сферы социальной жизни не являются самодостаточными и отдельными друг от друга. Скорее, все четыре функции проявляются практически в каждом уголке общества.
Так, если скажем, что сфера родства — это всё, где происходит динамика родства (пола/гендера), то окажется, что хотя и центром сферы родства является семья и другие места интенсивных гендерных взаимодействий, ее внешние границы простираются до поглощающихся родством и касающихся родства отношений на рабочих местах, в церквях и законодательных органах, а не только в семьях.
Аналогичным образом, общинная, политическая и экономическая динамика также распространяется на всё общество, выходя далеко за пределы институтов, определяющих каждый из них.
Например, ядром экономической сферы являются места работы, рынки и потребительские учреждения, в то время как в пограничных областях, безусловно, находятся семьи, школы, церкви, правительственные учреждения и т.п., поскольку во всех этих институтах, по крайней мере, может происходить некоторое производство, потребление и распределение, наряду с более центральными родственными, общинными и политическими аспектами.
Если посмотрим на общество, находящееся в стабильном состоянии, люди будут в основном выполнять роли в рамках различных институтов этого общества. Структуры пола, расы, власти и класса будут постоянно создаваться этими ролями и будут постоянно нуждаться в людях с определенными ожиданиями и склонностями, чтобы люди вписались в эти роли. Общество в стабильном состоянии требует, чтобы одни люди вписывались в одни места, другие — в другие, но чтобы почти все занимали какое-то из мест.
Предположим, что в обществе сильны сексистские настроения, в результате чего женщины вынуждены нести чрезмерные тяготы и лишены доступа к значительным благам, запросто доступным мужчинам. Это означает, что роли в сфере родства, навязываемые людям, порождают мужчин, которые чувствуют превосходство над женщинами, и женщин, которые в значительной степени принимают подчиненное положение по отношению к мужчинам. Предположим, что эти мужчины и женщины вполне соответствуют своим сексистским родственным ролям и своими действиями и поведением в домашнем хозяйстве и других основных родственных отношениях на постоянной основе подкрепляют ожидания, привычки и убеждения сексизма.
Теперь представьте, что в экономике того же общества, в то же самое время, мужчины и женщины ведут себя схоже друг с другом, с незначительными или нулевыми гендерными разграничениями, таким образом, что мужчины, в силу своего воспитания и опыта ведения домашнего хозяйства, ожидающие быть выше женщин, вместо этого, как правило, оказываются чаще всего экономически равными или иногда даже ниже женщин по доходу и влиянию. И точно так же женщины, которые в силу воспитания и своего опыта ведения домашнего хозяйства ожидают быть в подчинении у мужчин, обычно оказываются экономически равными или даже доминирующими.
Такое несоответствие между требованиями и последствиями родства и требованиями и последствиями экономики создает проблему. Экономика и сфера родства окажутся несогласованными или, если использовать предпочитаемый мною термин, «не в ладах», а это создаст напряжение, неурядицы, а возможно, и сопротивление.
Мы не ожидаем увидеть подобный разрыв между этими двумя сферами социальной жизни — по крайней мере, без конфликта, а затем изменений, вызванных перестройкой нарушенных ожиданий или необычных систем убеждений, которые позволяют всему этому функционировать гладко — и, в самом деле, мы еще поговорим о том, каким образом может разрешиться несогласованность двух или более сфер. Но пока условимся, что когда общество достаточно стабильно и в нем нет конфликтов, стремящихся к фундаментальным переменам, можем ожидать, что любая существенная иерархия, рожденная в одной сфере, будет иметь тенденцию вторгаться в другие сферы, создавая определенную степень согласованности для участников всех этих сфер.
Общая идея достаточно проста. Как внутри одного института не ожидаешь увидеть, что в одной его важной части люди играют роль, от которой они становятся одними (скажем, типа А), а в другой важной части играют роль, от которой они становятся другими (типа Б), и при этом подобие типу А противоречит тому, чтобы быть подобным типу Б и наоборот (за исключением случая, что в таком институте переполох), точно так же чего-то подобного мы не ожидаем и в каком-либо обществе.
Таким образом, мы ожидаем, что каждая сфера социальной жизни (то есть то, каким образом основные социальные институты выполняют четыре ключевые функции общества) будет, как правило, приветствовать и вызывать определенные привычки, убеждения, ожидания и желания у людей, исполняющих роли в этой сфере. Нас формируют корпорации. Нас формируют семьи. Нас формирует гражданство. Нас формируют сообщества. Каждая сфера будет предъявлять к нам свои требования, в зависимости от того, какие роли мы исполняем в соответствующих институтах.
Когда условия в значительной степени стабильны, как это чаще всего и бывает в среднестатистических обществах, это может значить, что в институтах четырех сфер существуют привычки, убеждения, ожидания и желания, соответствующие сексизму, расизму, политическому авторитаризму и классовости. Но эти четыре сферы настолько сильно и тесно пересекаются, что последствия каждой сферы испускают поле социального влияния за пределы своих структур и на другие структуры общества, и можно ожидать, что это приведет к тому, что сексизм, расизм, авторитаризм и классовость распространятся из каждого института и сферы в остальные, так что по крайней мере будет обеспечена совместимость.
История прошлого и будущего
Развитие вышеприведенных наблюдений приводит к взгляду не только на общество в определенный момент, но и на общество, постоянно меняющееся — что называется историей.
Социальная аккомодация
Если мы посмотрим на историю любого общества, то один из способов переплетения четырех сфер друг с другом можно назвать «социальной аккомодацией».
Социальная сфера, скажем, родство или экономика, создает определенный набор социальных ожиданий, привычек и убеждений, таких как, например, сексизм или классовость, в соответствии с поведенческими требованиями своих ролей. Обычно это означает, что каждая из этих социальных сфер налагает иерархию на исполнителей своих ролей.
Аккомодация происходит, когда иерархия, созданная одной сферой, соблюдается другими. Таким образом, если сфера родства создает гендерную иерархию, а экономика принимает сексизм родственных связей, она в целом не станет платить женщинам больше, чем мужчинам, или давать женщинам власть или статус выше, чем мужчинам. Она будет подчиняться и конкретно не нарушать ожидания и модели поведения, исходящие от родственных связей.
Аналогично, если экономика создает классовую иерархию, а родственные связи учитывают классовые особенности экономики, то в целом они будут «производить» молодых мужчин и женщин, готовых заполнить разделенные классом ролевые места в экономике, а не таких, кто не годится для своих вероятных мест.
Представьте каждую сферу как своеобразную школу, которая наряду с выполнением своих собственных функций передает людям, исполняющим ее роли, различные убеждения, привычки, знания, навыки и ожидания. Если то, что создает и требует от людей одна сфера, противоречит или даже нейтрализуется тем, что создает и требует другая сфера, то эти две сферы находятся в противоречии, нарушая работу друг друга. Каждая сфера будет готовить людей, не подходящих для другой, и они будут вступать друг с другом в конфликт. Вряд ли такое сохранится без перемен. Поэтому в стабильных ситуациях, после того как происходят такие корректировки, мы склонны наблюдать то, что мы называем аккомодацией в подстройке друг к другу любых двух из четырех социальных сфер.
Аккомодация означает, что одна сфера создает и воссоздает набор мощных шаблонов, которые три другие сферы не нарушают и не противоречат им в своих собственных различных контекстах. Основные атрибуты родственных, расовых, политических и экономических иерархий, по крайней мере, серьезно не нарушаются и, как правило, соблюдаются другими сферами. В той мере, в какой есть особенности, находящиеся «не в ладах», возникает напряжение, сопротивление и нарушение, и силы, толкающие к перекалибровке. В стабильных контекстах социальные сферы не могут долгое время вызывать несоответствие людей, исполняющих их роли, ролям других социальных сфер в том же обществе без возникновения кризиса.
Социальное совоспроизводство
Помимо аккомодации, существует совоспроизводство: когда поле влияния, исходящее из сферы родства, если продолжать этот пример, настолько мощное, что оно фактически переопределяет роли в других сферах социальной жизни до такой степени, что вместо того, чтобы просто не нарушать сексистскую иерархию, роли в этих других сферах фактически производят и воспроизводят сексистскую иерархию.
Например, при совоспроизводстве дело не только в том, что женщины зарабатывают меньше мужчин. Скорее, фактические ролевые требования к работе (а также к распределению и потреблению) преобразуются под влиянием сексизма и сами порождают сексистское поведение и ожидания. Экономические роли становятся пропитанными сексистскими установками и моделями до такой степени, что они буквально навязывают эти установки и поведение действующим лицам. Поле влияния патриархальной сферы родства проникает в сам способ выполнения экономических функций (не только относительно того, кто что делает, но и того, что делается), тем самым изменяя структуру экономических ролей.
Что означает быть бизнесменом-мужчиной и его секретарем-женщиной, или доктором-мужчиной и его медсестрой-женщиной, в общем мужчиной должности А и женщиной должности Б, не соответствует простым диктатам экономики. Вместо гендерно-нейтральных определений того, как выполнять задачи, в задачи внедряются гендерные атрибуты, которые предполагают и постоянно воссоздают сексистские результаты. Экономика становится местом создания и воссоздания сексизма. То, что люди делают в своих экономических ролях, порождает сексистские предположения, убеждения, привычки и ожидания. Даже если бы сфера родства была каким-то образом изменена таким образом, что ее атрибуты, порождающие сексизм, были устранены, не пережившая перемен экономика, ставшая совоспроизводящей вместе с родством в его старой форме, всё равно будет порождать сексизм.
Исследовательница Батья Вайнбаум[1] была первой из встреченных мною, кто сделал подобное наблюдение. Она взглянула на рабочие места в США через призму феминизма, и в том, что мужчины зарабатывают больше женщин или имеют лучшие должности и чаще занимают вышестоящие позиции, она увидела не просто результат аккомодации родственных связей к занимаемым должностям, а то, что фактический состав работы (ролевые структуры, сами должности) изменился таким образом, что некоторые виды работ не только выполнялись женщинами или мужчинами, но и изменялись в самом способе их выполнения, в своих задачах, и тем самым в ожиданиях и требованиях, связанных с ними, до тех пор, пока не разделились буквально на мужскую или женскую работу — то есть работу, навязывающую тем, кто ее выполняет, мужские и женские ожидания и привычки.
Действительно, Вайнбаум наблюдала за рабочими местами — и, в той степени в какой она присматривалась к динамике гендерных ролей, она могла буквально видеть матерей и отцов, даже сестер и братьев, находящихся внутри предприятий — и она видела людей, делающих вещи в манере и с последствиями, которые были типичны для сексистских семей. Подобное совопроизводство — условие, которое имеет огромное значение, особенно когда мы впоследствии рассмотрим, что именно требуется для осуществления фундаментальных и долгосрочных изменений даже в одной из социальных сфер, а тем более во всех четырех.
Если говорить кратко, то в ситуации совоспроизводства динамика исходной сферы включается в другие сферы, существенно переопределяя качественные способы выполнения своих функций другими сферами, так что другие сферы начинают также производить и воспроизводить черты, берущие начало из исходной сферы. Экономика не только не нарушает сексизм родства; она меняется настолько, что воспроизводит сексизм, и точно так же сфера родства воспроизводит классовость, а не просто приспосабливается к ней. Аналогичное верно и для политустройства и культуры по отношению ко всем остальным, и наоборот. Когда одна из сфер имеет достаточно сильное силовое поле, другие сферы изменяются так, чтобы вписать ее в свою логику, воспроизводя ее черты, а не просто подчиняясь им.
Локомотив истории
При том, что все подобные воздействия приводят к аккомодации различных частей общества и даже к их совоспроизводству, вполне резонно задаться вопросом, почему вообще происходят какие-либо перемены. Почему общества меняются с течением времени?
С историей ситуация иная. Да, время идет, но перемены не являются неизбежными. Более того, не существует ограниченной группы причин.
Если обратим взор в далекое прошлое к великим обществам Египта, располагавшихся вокруг Каира шесть тысячелетий назад, то увидим таящийся там реальный вопрос. Представим, что сейчас четырехтысячный год до нашей эры. Мы прогуливаемся по Древнему Египту и составляем описание общества, которое видим. Мы знаем достаточно, чтобы обратить внимание на четыре сферы общественной жизни, в частности, на роли людей в экономике, политическом устройстве, родстве и культуре. Мы с легкостью изучаем видимые признаки характера этих ролей, о которых свидетельствуют внешний вид, ощущение и особенности их результатов — например, детали технологий, зданий, одежды, ритуалов, правительства, повседневной работы и так далее.
Мы уходим на некоторое время, вернее на многие годы, а затем возвращаемся. И смотрим снова. Мы обнаруживаем, что появились новые люди, поскольку старые умерли, а их потомки достигли совершеннолетия. Изменение. Есть также новые здания и жилища, некоторые из которых разрушились. Тоже изменение. Есть новая одежда, есть несколько незначительно отличающихся ритуалов, и так далее. Но мы также замечаем, что в очень глубоком смысле практически всё осталось неизменным. И это не удивительно, потому что если мы посмотрим на религиозные, управленческие, производственные и культурные роли, то увидим, что все они остались прежними.
Время, конечно же, прошло. Произошли некоторые скромные изменения, но история, по большому счету, стоит на месте. Прогуливаясь по городу после прыжка во времени, ощущения такие будто мы оказались и в том же самом обществе в том же самом месте, что и до временного прыжка. И потребуется проницательный глаз, чтобы понять, что прошло сколько-то времени.
Этот небольшой мысленный эксперимент был проведен не в отношении десяти, пятидесяти или даже ста лет, а в отношении трех тысяч лет. Несмотря на то, что прошло столько лет, основы и даже большинство деталей остались такими же, как и во время предыдущего визита. По прошествии трех тысяч лет можно было наблюдать меньше изменений, чем между 1900 и 2000-м годом нашей эры. Да что там, возможно, изменения были менее заметны, чем между 2000 и 2010-м годом.
В Древнем Египте социальная эволюция протекла очень скромными, черепашьими темпами. То есть, были очень скромные изменения, соответствующие продолжению определяющих черт четырех сфер общества Египта периода фараонов — хотя на самом деле, по сути, даже и этого было мало.
Один и тот же описательный ярлык был бы корректно применим к обществу до и после трехтысячелетнего перехода. Сохранялись те же общественные роли, и мало что изменилось даже из того, что было второго, третьего или даже пятого порядка. Социальная эволюция происходила, практически по определению, с тиканьем часов. Переворачивались страницы календаря. Люди рождались и умирали. Новые лидеры сменяли старых лидеров. Новые священники сменяли старых священников. Новую одежду надевали вместо изношенной старой. Но если посмотреть на иероглифы — пиктограммы, раскрывающие стиль и суть, — трудно различить «было» и «стало». А если взглянуть с точки зрения археологии, то практически никаких изменений в сути определяющих ролей в обществе не произошло. Можно сказать, что история (если под историей мы понимаем существенные перемены в структурах), по-видимому, происходит не обязательно всегда, а лишь иногда.
Почему вообще происходит история в форме социальной эволюции? Почему происходит больше или меньше перемен, соответствующих существующему определяющему порядку — четырем существующим социальным сферам и их определяющим ролям, а значит, и существующему человеческому центру установок, сознания и ожиданий, общих для различных слоев общества, и существующей институциональной границе или совокупности критически влиятельных социальных ролей?
Причин много. Могут возникнуть новые идеи. На основе этих идей могут появиться новые технологии. Изменения в климате или географии могут повлиять на жилье, одежду и некоторые привычки, а также на несколько изменившиеся вкусы или таланты. Могут также происходить миграции. Прибавления в населении могут накапливаться. Подобные изменения происходят, иногда меньше, иногда больше, но всегда хотя бы в некоторой степени. То есть, такой тип истории, называемый социальной эволюцией, происходит всегда.
Когда некоторые печально известные комментаторы говорят о нынешних временах, что «история закончилась», или что «капитализм навсегда», или что «альтернативы нет», они, должно быть, имеют в виду что-то отличное от социальной эволюции, поскольку им известно, что изменения такого рода будут происходить всегда. Появятся новые стили, новые проекты, новые знания. Будут новые способы применения всего этого, что приведет не только к новым тенденциям и модам, но и к новым вариантам выбора, моделям поведения и результатам.
Людям, провозглашающим конец истории, всё это известно. В действительности они подразумевают, что не появится новых определяющих ролей, ведущих к новым определяющим институтам и от них происходящих. Что социальная эволюция еще будет, но не будет больше фундаментальных преобразований того, как мы выполняем общественные функции.
Иногда под словом «история» подразумевается просто течение времени. Такое верно, когда под историей мы подразумеваем социальную эволюцию, которая происходит более или менее всегда. В других случаях же, однако, под словом «история» мы подразумеваем социальные революции в определяющих общество ролевых структурах, которые случаются реже. Конец истории в первом смысле означает отсутствие дальнейших изменений. Конец истории во втором смысле означает, что новое продолжает появляться, но основы остаются на своих местах.
Ладно, чтобы быть в согласии с наиболее привычной и распространенной практикой, давайте использовать слово «история» для обозначения и того, и другого. Время идёт, перемены происходят (или не происходят) — это и есть история. Можно обоснованно ссылаться на нее, отмечая в основном проходящие годы. Социальная эволюция, какой бы скромной или грандиозной она ни была, — это происходящие со временем изменения, которые воспроизводят определяющие черты старого порядка. Социальная революция, которая также составляет историю, также происходит с течением времени, но только тогда, когда происходят перемены, ниспровергающие определяющие черты старого порядка и вводят на их место новые определяющие черты, приносящие новые роли, кардинально меняющие жизненные возможности и перспективы. Что касается двигателя социальной эволюции, мы знаем, что многие вещи могут сыграть определенную роль — идеи и их применение, естественные изменения климата или географии, новые вкусы и многие другие переменные.
Что касается социальной революции, то ее причины не столь очевидны. Мы знаем, что, по определению, социальная революция означает изменение определяющих институтов и, следовательно, ролей, которые люди могут занять в одной или нескольких из четырех социальных сфер.
Социальная революция не подразумевает насилие и не означает хаос. Она не означает прогресс или реакцию. Она может включать в себя каждый, или любой, или ни один из этих пунктов, но означает она перемены определенного типа и степени, которые могут произойти любым из множества способов. Поэтому, задавая вопрос о потенциальных причинах социальной революции, мы стремимся определить явления, которые могут вызвать такие перемены.
Карл Маркс столкнулся с вопросом о том, почему вообще происходит история в широком смысле социальных революций. Он добился больших успехов, но в то же время существенно ошибался. Рассмотрев некоторые конкретные периоды истории и заметив, что социальная эволюция была обычным явлением, но социальные революции случались крайне редко, Маркс предположил (или, по крайней мере, названная в честь Маркса школа мысли утверждает, что он предположил), что история движется в силу очень специфического вида напряжения, воплощенного в обществах.
Маркс корректно продемонстрировал, например, что в капитализме заложено стремление к постоянному накоплению (так он это назвал). Знамениты его слова, что для капиталиста руководящая мантра — «Накопляйте, накопляйте! В этом Моисей и пророки!». Из-за давления конкуренции за прибыль и доли рынка, учил Маркс, в фактическую логику системы было заложено стремление продолжать преобразовывать природные ресурсы и человеческий потенциал во всё большее количество продукции, в том числе и путем постоянных инноваций. Это не просто один из вариантов, к которому можно стремиться. Это было неизбежной частью структуры таких обществ. Подобное давление было встроено в определяющие отношения и ролевые структуры. Оно сохранялось независимо от того, нравились людям результаты или нет. И последующее постоянное стремление к накоплению явно означало, что будет, по крайней мере, значительная социальная эволюция — в самом деле, он с положительной стороны противопоставлял это предшествующим системам, таким как фараоновские, которые не имели подобного встроенного давления и, как результат, были гораздо менее инновационными. Но можно отметить, что накопление может происходить и при постоянном воспроизводстве окружающей капиталистической системы предвещать социальную эволюцию и только социальную эволюцию. Будь то субъективно, потому что Марксу не нравилась эта окружающая система, или объективно, потому что исследования привели его к следующему наблюдению без влияния его надежд и желаний, Маркс пришел к выводу, что неизбежное стремление капитализма к накоплению не только создает новые продукты. Оно также создает в обществе напряжение или противоречие между постоянно растущими и обновляющимися техническими и социальными возможностями, с одной стороны, и старыми формами организации и обмена, которые несовместимы с новыми возможностями — с другой. Маркс утверждал, что во множестве обществ данное напряжение в конечном итоге приведет к тому, что прежние общественные отношения будут преодолены новыми производственными возможностями, что приведет к новым общественные отношениям и, таким образом, к новой экономической сфере с новыми ролями и, следовательно, к социальной революции.
Здесь не место углубляться в эти утверждения, которые, как нам кажется, указывают на одну из возможностей, заключающуюся в том, что технологические и даже организационные инновации могут привести к новым производственным возможностям, которые, в свою очередь, смогут стимулировать перемены в обществе, влияя на действия населения. Как и в случае со старым марксистским взглядом на класс, эта возможность всё еще остается, по большому счету, только одной из возможностей, в то время как на самом деле существует множество других возможностей. Более того, возможность того, что общественные отношения будут нарушены растущими производительными силами, вряд ли будет иметь место или приведет к всеобъемлющим результатам, если она возникнет сама по себе. Но что бы кто ни думал о том, что Маркс называл противоречием между «производительными силами и производственными отношениями» как о возможном очаге революции, как и в случае с нашим расширением от узкой двухклассовой концепции, которая часто характерна для многих антикапиталистов, мы теперь также расширим наш подход к пониманию двигателей истории, отталкиваясь от того, который часто характерен для многих антикапиталистов.
Рассмотрим некоторые возможности. Появляется некая техническая инновация: например, контрацептивы. Эта инновация, в свою очередь, приводит к изменениям в социальных отношениях и результатах, что подпитывают новые взгляды, вызывают гендерную борьбу и, наконец, продвигают всевозможные эволюционные изменения, часть из которых очень важна для жизненных ситуаций. Но мы также можем представить, что эта инновация побуждает, скажем, женщин по-иному взглянуть на жизненные исходы, сопротивляться своей подчиненности, обнаруживать корни сексизма и трансформировать определяющие родственные отношения. Обязательно ли это произойдет? Нет, необязательно. Но может ли это произойти? Да, фундаментальные преобразования могут быть вызваны технической инновацией, влияющей на отношения и деятельность в сфере родства.
Рассмотрим другую возможность: экономика и политическое устройство — а в определенных обществах также, возможно, родственные связи и культура — порождают большую имперскую войну. В ходе этой имперской войны происходит нарушение различных исторических ролей. Например, возможно, существует острая нехватка рабочей силы, и женщины, которые прежде были исключены из экономики, вписывавшейся в сексистскую сферу родства, теперь должны быть включены в нее, и к ним даже должны относиться как к равным, чтобы воспользоваться их талантами и возможностями, ведь победа в войне имеет первостепенное значение. Женщины начинают раскрывать свой потенциал, который раньше считался несуществующим. То же самое может произойти, если какая-то угнетаемая культурная общность, скажем, чернокожие, будет принята в армию, и если ради доверия и военной эффективности ей будут созданы справедливые условия, с ней будут обращаться на равных, как и со всеми, а не расистским образом. Опять же, прежде подчиненные люди могут открыть в себе давно забытый потенциал.
Можно представить, что такая встряска в обстановке, вызванная диктатом попытки выиграть войну, может привести к новым ожиданиям и надеждам, которые не оправдаются или даже будут разрушены, когда война закончится и женщины и чернокожие вернутся в гораздо более сексистские и расистские обстоятельства, чем существовавшие для них во время войны, что, в свою очередь, вызовет сопротивление, приведет к пониманию истинных причин гендерной и/или расовой несправедливости, а затем к трансформации. Это предполагает как минимум социальную эволюцию, но может быть и социальную революцию, затрагивающую определенные сферы общественной жизни, а возможно и все сферы жизни общества.
Общие идеи в этих примерах прослеживаются достаточно легко. Когда события и происшествия внутри одной сферы или между двумя или более сферами непосредственно заставляют либо сознание выйти из соответствия со старыми ролевыми требованиями в какой-либо сфере, либо когда две сферы выходят из соответствия друг с другом, вызывая изменения и в сознании, то это может привести к долгосрочным переменам. Потрясения могут восстановить или просто немного обновить старые социальные отношения, что приведет лишь к социальной эволюции, или же потрясения могут вызвать коренные перемены в определяющих общество атрибутах, что приведет к социальной революции.
Существует и другая возможность. Некоторое число людей создает новые институты для немедленного рассмотрения проблем некоторыми социальными функциям, а также для того, чтобы направлять борьбу за смену старых институтов. Новые подходы, такие как новая организация домашнего хозяйства или соседства, или места работы нового типа, получают более широкую поддержку и участие благодаря своему вдохновляющему отношению к классам, гендерам и сообществам по сравнению с прежними способами выполнения тех же функций. Организации постоянно привлекают всё больше участников благодаря тому, что их деятельность раскрывает новые возможности. Их действия пробуждают новые желания и предоставляют средства для коллективного самовыражения и самореализации. Как образцово-показательные институты, так и институты поддержания борьбы — будь то речь о новых семьях, местах работы, способах распределения, средствах управления, культурных сообществах или движениях за перемены в различных сферах жизни — могут, в свою очередь, сами играть роль, которая порождает новые привычки, ожидания и желания, популяризируя их и способствуя более широкому принятию нововведений. Этот путь, основанный на волевых поступках затрагиваемых людей, может привести к социальной эволюции или даже к социальной революции.
История не предопределена и не является непреклонным процессом. Она не является результатом одной простой динамики. Она не основывается исключительно на классах, гендерах, сообществах или политически заинтересованных группах. История может разворачиваться по многим различным причинам, движимая многими различными мотивами, спроектированная многими различными группами, вдохновленная и продвинутая многими различными действиями и озарениями, включая множество различных динамик внутри и между социальными сферами общества и его отношениями с экологией и другими обществами — всё это либо в результате намеренного выбора, либо в результате непреднамеренных событий. Такова жизнь. Такова история. Но узконаправленные теории не таковы.
Дальнейшие уточнения
Предположим, что есть набор концепций, составляющих вашу точку зрения, которая дает вам руководство при рассмотрении событий и отношений, при постановке альтернатив, а также при оценке и реализации возможных путей продвижения вперед. Подумайте о концепциях и точках зрения как о наборе инструкций — посмотри сюда, посмотри туда, подчеркни это, когда увидишь то, проверь эту предсказанную связь; когда увидишь это, наблюдай за тем, и так далее. Проблема в том, что человек может начать видеть мир как бы через фильтр, который очень плотно прилегает к его точке зрения, иногда видя то, чего нет или что является незначительным, и упуская из вида то, что есть и, возможно, даже является важным.
Мы знаем, что если смотришь вокруг себя через красный светофильтр, то особенно ярко видишь красную часть спектра, но приглушаешь или даже не замечаешь желтый, синий или зеленый цвета. То же самое происходит, если смотришь через желтый фильтр, видя только предметы желтого цвета, но не замечешь других цветов. Конечно, аналогия между взглядом вокруг с помощью светофильтров и взглядом на мир с помощью концепций немного вымученная, но в ней таится не малая доля истины.
Предположим, я принимаю феминистскую точку зрения. Она выделяет для меня некоторые важные типы сознания: отношения между мужчинами и женщинами, институты, такие как семьи, и их роли; и также она ориентирует меня на то, чтобы не тратить время на обстоятельства, считающиеся с этой точки зрения отношениями второстепенной или третьестепенной важности.
Но что, если некоторые обстоятельства из отброшенных на самом деле является ключевыми? Более того, что если нечто из отброшенного раскрывает отличия от моих ожиданий, значимые для того, чего я хочу достичь? Возможно мне удастся выйти за рамки своих первоначальных представлений и воспринять неожиданные ключевые отношения, а возможно и нет. Я могу настолько крепко держаться за то, что предсказывает моя система мышления, что просто не смогу выглянуть за ее пределы.
Мы уже говорили, что в любом обществе, в силу неизбежно существующих человеческих потребностей и социальных реалий, существуют четыре социальные сферы. Мы также говорили, что от каждой из этих четырех социальных сфер, вероятно, будет исходить поля влияния, продвигающие ее логику вовне, чтобы произвести, по меньшей мере, аккомодацию в других социальных сферах, а иногда и совоспроизводство.
По этим причинам наш подход говорит сторонникам феминизма, интеркоммунализма, анархизма или антикапитализма, что для того, чтобы не упустить ключевые элементы реальности, надо стать приверженцем трех других перспектив, в добавок к той перспективе, которой они уже отдают предпочтение.
Во-вторых, в нашем подходе отмечается, что некто, идентифицирующий себя в первую очередь, например, как чернокожего, или женщину, или подчиненного гражданина, или рабочего, принимая рамки, наиболее актуальные для своего собственного центрально ощущаемого состояния, не так уж много упустит. То есть, в отношении своего собственного интенсивно ощущаемого состояния, даже не будучи знакомым с новыми и тщательно сформулированными понятиями, человек уже достаточно бдителен и чувствителен. Он уже почти рефлекторно выделяет ключевые и даже многие второстепенные факторы, действующие в его приоритетной сфере внимания. Однако его способность видеть то, что является центральным в других сферах жизни, ограничена, возможно даже очень сильно ограничена, из-за отсутствия соответствующего опыта, и поэтому в очень глубоком смысле эти другие сферы являются пространством, где этот человек больше всего нуждается в концептуальной помощи и руководстве.
Суть в следующем. Если я белый мужчина из рабочего класса, мне требуется больше концептуальной помощи в понимании корней и последствий сексизма и расизма, чем в понимании корней и последствий классовости, на которую я уже настроен и сфокусирован в силу своей ситуации. Точно так же, если я воспринимаю себя как феминистку, то мне больше всего нужна концептуальная помощь именно в других сферах — а не в той, которая знакома мне наиболее непосредственно и автоматически. Таким образом, второй момент заключается в том, что нам не только необходим подход, основанный на четырех, а не на одной сфере, но и по отдельности мы должны приложить больше усилий, чтобы владеть понятиями из сфер, в которых мы наиболее слабы и даже склонны к непониманию, чем в той сфере (или сферах), в которых мы наиболее сильны и уже в значительной степени разбираемся. Такое, конечно, почти полностью противоположно рефлекторной программе большинства людей, стремящихся больше читать и думать о своих собственных обстоятельствах. Именно по этой причине это весьма важно.
Например, если я буду анализировать капиталистическую рыночную экономику только с экономической точки зрения, то приду к выводу, что при выборе нового работника от рабочего класса или кого-то на должность руководителя от класса координаторов, главное, что будет волновать владельца — это склонность человека подчиняться диктату класса и экономики — что, соответственно, при найме рабочего означает готовность упорно работать, не обращая внимания на личное достоинство и не стремиться к дополнительной переговорной силе, терпеть скуку, выполнять распоряжения, и выкладываться на полную. А при найме от класса координаторов это означает наставническое управление и подчинение нижестоящих работников, получение достаточного дохода, но без стремления к его чрезмерному увеличению. И, в обоих случаях — принятие власти сверху без оспаривания, а также ускоренных темпов производства.
Но что если в обществе, в котором находится это предприятие, существует резко расистская или резко сексистская культура? Тогда выбор среди претендентов из рабочего класса или класса координаторов становится более сложным. Появляются новые переменные, такие как ненарушение и, возможно, даже воспроизводство требований этих двух сфер, создающих иерархию. Вместо женщины и/или чернокожего, которых я мог бы нанять на ту или иную должность (если бы я игнорировал расовые и гендерные последствия и производные последствия для класса, которые я бы не заметил при игнорировании расы и гендера), я могу вместо этого отдать предпочтение белому и/или мужчине. Или, в самом деле, особенно для должности из рабочего класса, это может сработать в обратном направлении, поскольку я смогу лучше контролировать и извлекать рабочую силу из вдвойне угнетенного индивида. Если в обществе существует установленный где-либо еще порядок статуса, безопасности и влияния, то и в хозяйственной деятельности я его не нарушаю, а им пользуюсь.
Еще один вариант такого же типа уточнения взглядов был показан ранее. Марксисты (по крайней мере, некоторые марксисты) склонны рассматривать общество как базирующееся на экономике, при том, что всё является «надстройкой» над ней. Они утверждают, что экономика (приоритетная для них сфера) имеет первостепенную важность, поскольку без нее мы пропадем. Они отмечают, что экономика порождает противоборствующие группы людей, называемые классами, и что тот, что находится ниже, рабочий класс, является ключевым для достижения новых общественных отношений. Экономика имеет свою собственную внутреннюю динамику, и эта динамика может (а некоторые марксисты говорят, что обязана) порождать противоречия, которые вызывают несогласие, ведущее к оппозиции, и, наконец, к фундаментальным переменам. И, с этой точки зрения, такие перемены затем накладывают своего рода внешнее поле влияния, которое также меняет остальное общество, называемое надстройкой общества.
Может ли такое произойти более или менее? Может. Но вопреки некоторым формулировкам уж точно нельзя считать такое неизбежным и неумолимым, как только элементы таких событий начались. Более конкретно, это не единственное, что может произойти.
Во-первых, феминисты, или интеркоммуналисты, или анархисты (сосредоточенные на политическом устройстве) могут утверждать, как и марксисты, что их функция имеет первостепенную важность. Их сфера также порождает группы с противоположными интересами. Их сфера также может влиять на сознание и вызывать сопротивление. Когда это делает феминистка, она может рассматривать сферу родства как базис, а всё остальное (включая экономику) — как надстройку. Примерно четыре десятилетия назад одна очень проницательная феминистка, Шуламит Файрстоун, выдвинула именно такой аргумент «от сведения к абсурду» против наделения классовых отношений исключительной важностью. Она буквально взяла аргументы и слова марксизма и просто переписала их, заменив упоминания экономики сферой родства.
То же самое можно сказать и об интеркоммуналистах или анархистах, которые с таким же успехом могут выделять культуру или политустройство как базис, а всё остальное — как надстройку, как это некоторые и делают. Так что на самом деле речь не о том, что лишь одно утверждение верно, а остальные — неверны, что может (и часто будет) утверждать приверженец какой-то одной перспективы, и что каждый из них будет часто будет принимать в качестве руководящего предположения в своей деятельности. Все утверждения о важности также не являются ошибочными. Напротив, все эти утверждения возможны, но ни одно из них не является неизбежным. Более того, возможно, что происходящее в одной сфере будет отменено давлением со стороны других сфер, а не побудит другие сферы измениться в соответствии с собой.
По сути, нам надо распрощаться с приоритетом одной сферы над анализом всех сфер. Нам надо распрощаться с тем, чтобы считать один аспект общества априори преобладающим по важности. Нам надо поприветствовать более сбалансированную и всеобъемлющую позицию, которая воспринимает взаимосвязь и взаимопроникающее влияние всех четырех сфер.
Заключение
Представьте наши усилия как постепенное наполнение концептуального инструментария. Мы достаем инструменты, когда нам нужно понять существующие отношения и историю, и когда нам нужно предложить новое видение или стратегию. Пока что в нашем инструментарии есть понимание о четырех общественных функциях, необходимых для существования и сохранения общества — экономической, политической, родственной и культурной. У нас также есть понимание, что общества существуют в контексте природной среды, влияя на нее и находясь под ее влиянием, а также под влиянием многих других обществ, которые вместе устанавливают международные отношения.
Далее у нас есть понимание о четырех социальных сферах, соответствующих четырем неизбежно присутствующим и важным социальным функциям. У нас также есть понимание, что каждая сфера имеет определяющие институты, которые, в свою очередь, имеют определяющие социальные роли. Более того, мы сосредотачиваем внимание на институтах и их ролях, как в каждой сфере, так и в совокупности, чтобы составить своего рода институциональную границу общества, и мы также сосредотачиваем внимание на сознании, ценностях, навыках и ожиданиях людей, в частности — разделяемых большими группами и определяемыми институциональными ролями, вместе составляющими своего рода социальный центр общества.
Мы также помним, что каждая социальная сфера влияет на жизнь людей посредством ролей ею предлагаемых, часто порождая иерархии: такие, как иерархии класса, гендера, сексуальных предпочтений, расы, религии, этических и национальных групп, а также иерархии политической власти или влияния. Кроме того, каждая сфера, также посредством своих ролей, порождает в тех, кто в ней функционирует, определенные общие установки, интересы, убеждения, привычки и ожидания — как правило, выстроенные таким образом, что то, чего требует и поддерживает каждая сфера, серьезно не нарушает требований, выдвигаемых и поддерживаемых другими сферами, а иногда даже и имеет тенденцию воспроизводить и навязывать требования, порожденные логикой других сфер.
Более того, мы также перенимаем идеи, возникшие для продвижения интересов подчиненных групп населения в каждой из четырех сфер. Мы перенимаем три подхода (феминизм, интеркоммунализм и анархизм) практически целиком в том виде, в каком они часто применялись ранее, лишь с небольшими уточнениями для учета их взаимных связей и взаимного влияния. Однако один из подходов (антикапитализм), мы существенно дорабатываем, наблюдая не два, а три ключевых экономических класса, добавляя новое понятие координаторского класса, находящегося между трудом и капиталом, у которого имеются собственные установки и интересы.
Мы также подчеркиваем тот факт, что иногда требования и последствия социальных сфер могут стать не в ладах, либо внутри одной сферы, либо между двумя или более сферами, либо, если на то пошло, из-за нововведений в какой-либо одной сфере, которые предлагаются или принимаются, иногда даже с явной целью стимулировать изменения. Таким образом, происходит социальная эволюция, не выходящая за рамки воспроизводства прежних определяющих отношений, но иногда происходит и менее частая и более глубокая социальная революция, заменяющая прежние роли новыми, принципиально иными.
В свете всего этого наша следующая задача — в широком плане применить эти способы мышления к видению и стратегии. По мере того как мы будем это делать, наш концептуальный инструментарий и широкий взгляд на перемены в обществе пополнятся еще несколькими новыми понятиями, а некоторые из имеющихся понятий станут более ясными и четкими.