Заманчиво и правдоподобно рассматривать текущий исторический период как «междуцарствие» в понимании Антонио Грамши, вспоминая его слова о кризисе того времени, который «заключается именно в том, что старое умирает, а новое не может родиться; в этом междуцарствии появляется множество болезненных симптомов».

Болезненность многих симптомов слишком очевидна, а кризисы слишком реальны.

Кризисы нашего времени бывают двух видов: одни просто очень серьезные, а другие — буквально экзистенциальные. К последней категории относятся два кризиса, каждый из которых ставит перед человеком задачи, никогда ранее не возникавшие в истории человечества — в буквальном смысле слова, задачи выживания, как для людей, так и для бесчисленного множества других видов.

В своей наиболее критической форме оба эти кризиса можно отнести к концу Второй мировой войны. Первый кризис относится к ядерной эпохе, наступившей 6 августа 1945 года, в день, когда все, кто мог видеть, поняли, что человеческий разум придумал средства уничтожения собственного биологического вида, а вместе с ним и многого другого. Изучение истории ситуаций близких к катастрофе и безрассудных действий лидеров показывает, что практически чудо, что мы дожили до наших дней, и вряд ли такие чудеса будут продолжаться бесконечно. Один из самых трезвых, уважаемых и опытных ядерных стратегов Уильям Перри, никогда не склонный к преувеличениям, говорит, что не может понять, почему все не в «таком же ужасе», как он, от осознания того, что «сегодня опасность какой-либо ядерной катастрофы больше, чем во время холодной войны». И, как ему хорошо известно, мир слишком часто подходил к смертельной войне на зловеще близкое расстояние.

От суждений Перри нелегко отказаться, особенно если учесть происходящее на российской границе, а также политику и риторику двух крупнейших ядерных держав.

Постоянный кризис ядерной эпохи с её регулярными инцидентами, близкими к неизбежной катастрофе, глубоко укоренился в структуре системы национальных государств, сложившейся в последние столетия, и его будет нелегко искоренить в пользу более гуманного и цивилизованного социального и политического порядка.

Второй экзистенциальный кризис, идущий уже полным ходом, также глубоко укоренился в основных институциональных структурах современного общества, и который также будет нелегко преодолеть: экологический кризис, названный геологами антропоценом, новой геологической эпохой, в которой человек радикально изменяет окружающую среду таким образом, что это предвещает крупные катастрофы. Уже переживают эти катастрофы виды живых существ, с большой скоростью исчезающие во время этого шестого массового вымирания, продолжающегося сейчас и грозящего сравняться с пятым массовым вымиранием, произошедшим шестьдесят пять миллионов лет назад, когда 75 процентов видов растений и животных были уничтожены после падения на Землю огромного астероида.

О датировке наступления антропоцена ведутся споры, но мнение специалистов сходится на том, что это время совпадает с началом ядерной эпохи: окончанием Второй мировой войны. Удастся ли вовремя взять этот кризис под контроль — совсем не ясно. И как в случае с ядерной эпохой, взгляд на реакцию систем власти далеко не обнадеживает. Поучительные наглядные примеры — Дания, Германия, Китай и США. Дания и Германия стремятся достичь полной зависимости от возобновляемых источников энергии в течение нескольких десятилетий и предпринимают серьезные шаги к достижению этой цели. Китай, уже занимающий лидирующие позиции в разработке и производстве возобновляемых источников энергии, в первую очередь солнечной и ветровой, объявил о планах потратить более 360 миллиардов долларов до 2020 года на возобновляемые источники энергии, а также создать более тринадцати миллионов рабочих мест в этих отраслях.

А что же США? Они были участником, даже иногда выдающимся участником, в борьбе с кризисом глобального потепления, но 8 ноября 2016 года^[1] ситуация радикально изменилась вместе с победой политической организации, которая, в буквальном смысле слова, посвятила себя уничтожению надежды на выживание организованной человеческой жизни.

Последний комментарий может показаться читателям чрезмерным, даже вопиющим, пока они не посмотрят на простые факты. На республиканских праймериз каждый кандидат либо отрицал, что происходящее имеет место, либо говорил, что может быть оно и так (откуда знать?), но ничего с этим делать не надо. Кандидат, про которого говорили, что он «в комнате за старшего», губернатор штата Огайо Джон Касич (John Kasich), с гордостью заявил, что «мы будем жечь [уголь] в Огайо и не собираемся за это извиняться». Победивший кандидат, назвавший глобальное потепление выдумкой, призывает к быстрому увеличению использования угля и других видов ископаемого топлива, демонтажу нормативных требований, отказу в помощи развивающимся странам, стремящимся перейти к устойчивой энергетике, и в целом к быстрейшему бегу к обрыву.

Говоря вкратце, все три ветви власти самого могущественного государства в мире перешли в руки политической организации, призванной уничтожить надежду на выживание организованной жизни, без преувеличения, и это факт, который должен вызывать регулярные кричащие заголовки в свободной прессе.

Всё это достигло своего апогея 8 ноября, когда представители около двухсот стран встречались в Марракеше (Марокко), чтобы попытаться придать форму Парижским соглашениям 2015 года (COP21) по изменению климата. Была надежда, что COP21 приведет к заключению договора с поддающимися проверке обязательствами. Но эта надежда была разрушена отказом республиканского Конгресса принять связывающие обязательства. Заседания COP22 в Марракеше были призваны устранить эту ошеломляющую неудачу. 8 ноября, когда стали известны результаты выборов, работа практически остановилась. Преобладающим вопросом стал вопрос о том, может ли вообще продолжаться это предприятие, когда самая могущественная страна в истории находится в руках организации, которая не только отказывается участвовать, но и твердо намерена подорвать возможности успеха. Делегаты посмотрели в сторону Китая как на надежду на спасение мира от разрушительной машины, которая сейчас контролирует лидера свободного мира. Удивительное зрелище, прошедшее практически без комментариев.

Масштабы кризиса трудно преувеличить. И так же трудно найти слова, чтобы должным образом передать, что всё это проходит незаметно прямо в месте гноения смертельной язвы.

Даже если США вновь присоединятся к остальному миру, путь вперед отнюдь не ясен. 8 ноября, еще до появления результатов выборов, Всемирная метеорологическая ассоциация вынесла свой вердикт о состоянии антропоцена на обозрение стран, собравшимся в Марракеше. Хотя и следившим за сообщениями в научных журналах, а иногда и в прессе, это не стало удивительным, вердикт был мрачным. Пределы, установленные в качестве целей в Париже, уже приближаются. Необходимо предпринять серьезные шаги, причем в ближайшее время, иначе для предотвращения действительно страшные последствия может быть слишком поздно.

Кроме того, как уже упоминалось, как и в случае с ужасающей угрозой ядерного оружия, экологический кризис является институциональным, глубоко укоренившимся в экономических институтах, ориентированных на накопление, прибыль и зачастую социопатические формы роста. Эти институциональные структуры нелегко демонтировать, но они должны быть демонтированы, по крайней мере, существенно изменены, если жизнь на Земле должна сохраниться в форме, к которой мы должны стремиться.

Внимание к институциональным структурам, лежащим в основе двух экзистенциальных кризисов, подводит нас ко второй категории кризисов — тем, которые являются просто чрезвычайно тяжелыми. И, как должно быть ясно, более серьезный и менее серьезный кризисы тесно связаны между собой. Без значительных и, возможно, коренных изменений в институциональных структурах экзистенциальные кризисы, вероятно, определят судьбу нашего биологического вида.

На протяжении целого поколения под руководством США большая часть мира (не в первый раз) подвергалась доктринам «религии» того, что «рынку виднее»^[2], если позаимствовать фразу экономиста Джозефа Стиглица двадцатилетней давности, предостерегающую от слепой веры в эту религию. Однако следует помнить, что, как и многие другие, неолиберальная религия с готовностью принимает то, что Паскаль назвал «полезностью интерпретаций» в своем сатирическом рассказе о том, как хранители веры придумывают способы бегства, когда это удобно.

Неолиберальное наступление на население мира в прошлом поколении получило очень высокую оценку элиты. Много говорится о замечательном снижении уровня бедности в мире в неолиберальный период, обычно упуская из виду тот немаловажный факт, на который указывает, в частности, политэкономист Роберт Уэйд (Robert Wade), что в очень значительной степени это достигнуто благодаря Китаю, который мало прислушивался к доктринам данной веры, а так же другим странам, которые пошли аналогичным путем. В США профессиональное и иное мнение было потрясено грандиозным успехом «Великой умеренности»^[3], находящейся под умелым управлением Алана Гринспена — «святого Алана», как его иногда называли, пока вся эта конструкция не обрушилась в 2008 году лопнувшим многотриллионным пузырем на рынке недвижимости, который каким-то образом оставался незамеченным всеми, за исключением очень немногих проницательных экономистов, таких как Дин Бэйкер (Dean Baker).

Не все были потрясены успехами Великой умеренности. Заметно, что в хоре одобрения отсутствовали американские рабочие, не ликовавшие на улицах по поводу значительного снижения реальной заработной платы работников (не руководящих должностей) с 1979 года, когда эксперимент находился на самой ранней стадии, до 2007 года, когда эйфория по поводу его успехов достигла своего пика прямо перед крахом. Эти показатели напоминают времена бразильской военной диктатуры, когда правящий генерал Эмилио Медичи заметил: «Экономика в порядке, не в порядке народ».

Достижения были точно резюмированы в названии поучительного доклада Института экономической политики: Failure by Design («провал по задумке»). Вопреки знаменитому лозунгу Тэтчер «альтернативы нет»^[4], альтернативы были всегда вполне осуществимы. И, как отмечается в исследовании, «провал» носит классовый характер. Как это обычно бывает, нет никакого провала для его проектировщиков, которые могут рассчитывать на то, что общественность выручит их, когда они попадут в беду. Государственные меры по спасению — лишь самая малая из государственных субсидий финансовым учреждениям, которые всё больше господствуют в неолиберальной экономике. Исследование МВФ показало, что значительная часть прибыли ведущих американских банков формируется за счет неявной страховой политики, предоставляемой государством, что дает им множество преимуществ.

Другие страны пострадали от неолиберального натиска гораздо сильнее. Навязывание «рыночных реформ» в России разрушило экономику и привело к миллионам смертей, заложив основу для многих уродств последующего периода. Латинская Америка пережила два «потерянных десятилетия», наконец, вырвавшись из удушающего захвата, по крайней мере, частично, в этом тысячелетии. Одним из признаков этого — то, что МВФ, в значительной степени являющийся агентом Министерства финансов США, был изгнан из региона, как и из Восточной Азии после кризиса конца 90-х годов. Беспощадные неолиберальные программы жесткой экономии (austerity) от бюрократии Европейского союза, находящейся под сильным влиянием банков севера, были настолько нерациональны с экономической точки зрения, что даже экономисты МВФ резко их раскритиковали, тогда как политические деятели МВФ присоединились к навязыванию суровых и разрушительных программ жесткой экономии наиболее уязвимым слоям населения, что привело к мрачным последствиям. Экономист Марк Вайсброт^[5] в своей книге «Провал» (Failed: What the "Experts" Got Wrong about the Global Economy), убедительно демонстрирует, что одной из целей этой политики был демонтаж социал-демократической политики, которая стала одним из вкладов Европы в цивилизованную жизнь в период после Второй мировой войны, но была нежелательна для основных центров традиционной власти.

Одним из важных элементов неолиберального натиска является серьезный упадок функционирующей демократии, проявляющийся во многих отношениях, даже в большей степени в Европе, чем в Соединенных Штатах.

Возвращаясь к фразе Грамши, нынешнее междуцарствие вызвало реакции населения, местами действительно болезненные, в частности, подъем неофашистских движений, особенно в Европе, а некоторые гораздо более обнадеживающие: в США — замечательный успех мобилизации Сандерса, который, возможно, взял бы верх над Демократической партией, если бы не был заблокирован маневрами аппаратчиков. Среди молодежи подавляющее большинство отдало предпочтение Сандерсу, чья кампания резко отклонилась от давно сложившейся нормы «купленных выборов». Аналогичные события происходят и в Европе. Верно, что «новое еще не может родиться». Но формы, которые оно может принять, будут зависеть от действий, предпринимаемых сейчас, и от видения будущего общества, которое их вдохновляет.

Именно этим важнейшим вопросам посвящена «Практическая утопия». Мало кто так долго и упорно размышлял над этими вопросами, как Майкл Альберт, наряду с конструктивными усилиями по посеву «семян будущего в настоящем». Представленное в этой книге — выжимка жизни, наполненной поиском мыслей и активной деятельностью, заслуживающей большого уважения и пристального внимания.