Общество и каждая из его четырех сфер влияют на то, как люди взаимодействуют друг с другом. Приводят ли институты к тому, что мы используем друг друга в качестве средств достижения целей? Давим ли друг друга за место под солнцем, так, что одни выигрывают только тогда, когда проигрывают другие? Приводят ли наши роли к тому, что мы становимся изолированными индивидуалистами, или даже асоциальными людьми?

Да, эти недостатки обычны для современной жизни. Но согласно какой ценности мы предпочли бы организовать отношения между людьми? Наш ответ: при прочих равных условиях мы хотим, чтобы наши институты вызывали у нас взаимные, а не противоборствующие интересы. Мы хотим, чтобы наша повседневная деятельность заставляла нас больше, а не меньше заботиться о благополучии других. Мы предпочитаем эмпатию, а не антипатию.

Мы хотим, чтобы институты создавали условия, в которых забота о себе и забота о других почти всегда совпадали и, в крайнем случае, не противоречили друг другу.

Я выигрываю, значит другие тоже выигрывают. Другие выигрывают, значит и я тоже. Никто из нас не должен получать выгоду за счет других. Все мы должны получать выгоду на пользу другим. Институты в каждой сфере должны приводить к тому, чтобы интересы людей были совместимы, а не противоположны, чтобы каждый получал выгоду от выгоды другого, а не одни выигрывали при проигрыше других. Так что солидарность — наша первая ценность.

Общество и определяющие его институты значительно влияют на диапазон доступных вариантов, из которых могут выбирать люди. Никто из нас не бессмертен. Мы не сможем заниматься всеми возможными делами. Никто из нас не всезнающ. Мы не всегда сможем разобраться как лучше поступить.

Если все будут делать то же, что и каждый: если все мы будем действовать одинаково, будем все следовать по одному пути, будем все искать одно решение, будем все применять один подход — тогда для каждого из нас исчезнут все остальные возможности. Есть две очень серьезные проблемы, связанные с тенденцией к однородности.

При однородности мы теряем возможность испытать на чужом опыте то, что сами не можем, не имеем времени или не хотим делать. Созирцательно можно испытывать только те поступки, которые мы сами не совершаем. Мы можем усвоить уроки этих поступков, наслаждаться их красотой, назидаться их мудростью, если их совершают другие. А для этого необходимо разнообразие.

При однородности мы также сильнее страдаем от ошибок, потому что у нас нет запасного варианта на случай, когда предпочтительный подход оказывается ошибочным. У нас нет других вариантов, на которые мы могли бы переключиться, потому что если общество в основном однородно и мы выбрали неверный путь, то все остальные следуют по этому же неверному пути.

Наша ценность касательно вариантов — разнообразие. Это не значит, что мы должны безгранично множить количество доступных путей только для того, чтобы их стало больше. А значит, что мы должны старательно не допускать сужения доступа к различным вариантам во вред возможности наблюдения за опытом других, а также быть готовыми работать над ошибками. И это относится к каждой из наших четырех сфер.

Мы наслаждаемся контрастным, а иногда и противоречивым выбором других людей. Мы не складываем все яйца в одну корзину. У нас есть варианты. В этом и есть суть разнообразия, нашей второй ценности.

Общество и определяющие его институты существенно влияют на распределение материальных и ситуативных обязанностей и благ, которыми люди пользуются или которые претерпевают в своей повседневной жизни.

Сколько благ вы получаете? Какова норма, определяющая сколько вам причитается? В каких обстоятельствах вы оказываетесь? Чем обосновано ваше пребывание в этих обстоятельствах? Получаете ли вы больше или меньше других? По какой причине? В случае споров, каким образом оценивается удовлетворение жалоб? Какая степень наказания оправдана и когда оно назначается? Какой уровень возмещения или вознаграждения оправдан и в каких случаях?

Наша ценность распределения касается распределения ответственности и благ во всех аспектах жизни. Честные результаты распределения — когда вы получаете одно, а я получаю другое, и мы оба уважаем результат — мы называем справедливыми. Результаты распределения, которые нам не нравятся, мы называем несправедливыми. Таком образом, мы все согласны назвать нашу распределительную ценность справедливостью.

Мы также согласны с тем, что справедливым то или иное распределение благ и бремени является потому, что оно честное. Цикличная, но в то же время верная формулировка, которая для некоторых людей обогатит или прояснит данное определение. Мы хотим, чтобы количество благ, которое получает каждый (будь то в виде материального вознаграждения или желаемых обстоятельств) было соразмерно усилиям этого человека по выполнению своих обязанностей.

В самом реальном смысле справедливость заключается в том, чтобы каждый получал честное и по существу равное общее сочетание благ и тягот. Если мы берем на себя больше тягот, то должны получать дополнительные блага, чтобы вернуться к среднему или честному соотношению того и другого вместе взятых.

Чтобы получить больше благ, мы переносим больше тягот. Чтобы нести меньше тягот, мы получаем меньше благ. Не должно быть приобретений и потерь по счастливой случайности или по принципам «отнимай или отнимут у тебя», «требуй или потребуют от тебя».

В обществе много тягостного и обременительного, и много полезного и чем можно довольствоваться. Если мы терпим некоторые тяготы, то довольствуемся некоторыми благами. Выгода соизмеряется с затратами. Если делаем больше из того, что нужно сделать, то получаем больше благ. Делаем меньше — получаем меньше благ. Если, что хуже, мы нарушаем свои обязанности и не только не увеличиваем, но даже уменьшаем изобилие общества своим безответственным поведением, то несем наказание. Именно это обычно мы и подразумеваем под справедливостью. Справедливость — это честное распределение бремени и благ, и это базовая норма, которую мы будем иметь в виду и применять, что приведет к несколько иному пониманию и целям в каждой из четырех сфер в силу их специфики.

Возьмем экономику. Вопрос справедливости в экономике заключается в том, какими доходами и обстоятельствами мы пользуемся в силу выполнения наших экономических обязанностей. Экономика производит много всего. Представьте, что плоды экономической деятельности — это гигантский пирог. Какого размера кусок пирога получает каждый из нас? В этом суть распределения доходов.

Существует пять норм вознаграждения, отстаиваемых различными экономистами для определения дохода (или доли пирога), который должны получать люди:

При оценке этих норм есть два основных соображения:

Какой вариант или комбинация вариантов справедливы при определении распределения доходов? По нашему мнению, справедливым является вознаграждение в соответствии с потребностями, когда человек не в состоянии работать, и вознаграждение по продолжительности, интенсивности и обременительности общественно значимого труда, когда человек работать в состоянии. Таким образом, из приведенного нами выше списка, это вознаграждение за усилия и жертвы при выполнении общественно полезного труда. Вознаграждение за собственность, власть и/или объем производства мы отвергаем как не приносящее справедливой разности между выгодами и тяготами для каждого. Всё это будет рассмотрено в следующей главе, где также будут рассмотрены дополнительные подробности, касающиеся справедливости обстоятельств и стимулирующего аспекта различных норм. Но идея должна быть ясна: мы формируем ценности, исследуем их и используем в качестве руководства при выработке новых институтов.

Для родства и культуры ключевым направлением справедливости является распределение благ и обязанностей между людьми в их родственных и культурных практиках. Касательно родства: имеют ли мужчины и женщины, дети и пожилые люди, гомосексуалы и гетеросексуалы — в доме, в институтах родства в целом, а также во всём остальном обществе — такое сочетание обязанностей и благ, которое справедливо распределяется от человека к человеку? Внутри культурных сообществ должен применяться тот же расчет, но он также должен применяться и между сообществами, чтобы разные сообщества имели одинаковые гарантии и потенциал для реализации своих культурных практик в отношении необходимых ресурсов, пространства, безопасности и прочего.

Что касается политического устройства, если предположить, что все вышеперечисленные вопросы решены, и, таким образом, допустить, что законодательство соответствует справедливым нормам, — остается вопрос справедливости в часто используемом смысле определения справедливых исходов при конфликтах. Отчасти это касается борьбы с нарушениями общественных законов и норм, а отчасти — разрешения споров о выгодах и обязанностях. Правовая справедливость означает достижение результатов, которые распределяют выгоды и наказания надлежащим образом с учетом прошлых действий и будущих ситуаций, а также согласованных норм и законов. Расплывчато ли это? Да, но такова природа применения правовых норм: круг вопросов настолько широк, что сам смысл справедливости с правовой точки зрения сильно зависит от контекста.

Каждый из четырех видов применения справедливости будет прояснен и обогащен, когда в следующих главах мы рассмотрим ключевые определяющие черты каждой из четырех сфер. Пока что справедливость — это ценность, которую мы помещаем в наш инструментарий, чтобы применить при разработке видения общества.

Общество и определяющие его институты влияют на то, в какой степени слово каждого влияет на конечные результаты. Какова наша ценность в отношении того, какая сила слова должна быть у людей при принятии решений?

Конечно, хочется, чтобы решения были толковыми, проницательными, гуманными. Как правило, люди говорят, что желают демократии, то есть правления большинства по принципу «у каждого человека по одному голосу». Другие могут сказать, что порой лучше иметь автократию: когда элита, пусть и небольшая, принимает решения, потому что им виднее. Ещё одна позиция заключается в том, что в основном мы все должны быть в согласии. Или, даже если все мы не полностью согласны, никто не должен быть настолько расстроен, чтобы заблокировать выбор, с которым согласны другие, и поэтому надо принимать решения на основании консенсуса. Существуют также комбинации и вариации того же, например, для принятия решения требуется две трети, 60 процентов или три четверти голосов. Вариации также предлагаются относительно длительности обсуждений, того, кто должен принимать участие в обсуждениях и представлении, а также в вопросах поиска и применения экспертных знаний, эффективности и других факторах.

Наше же мнение, однако, несколько иное. Чего мы хотим в отношении решений? Какова цель распределения силы слова у людей? Какая степень этой силы уместна?

Предположим, я работаю с группой людей и хочу носить носки не черного цвета и не зеленого, а бежевого, или хочу не носить одежду вообще, вместо того чтоб одеваться. Или, скажем, я хочу повесить на стену фотографию своего товарища, или же хочу поставить на полку стереосистему и включить ее на полную громкость. Практически все скажут, что я должен единолично принимать решение о носках и фотографии товарища. Ни у кого другого не должно быть права слова, кроме как у меня. Большинство, однако же, скажут, что мне самому нельзя принять решение ходить голым и диктовать этот результат, и уж точно нельзя решить слушать громкую музыку и диктовать этот результат в одиночку.

Разница состоит в том, что последствия одних решений касаются только меня или практически только меня. Последствия же других решений касаются не только меня, но и других людей. В отношении первого типа решений мы склонны говорить: «конечно, делай». В отношении второго типа мы склонны говорить: «подожди-ка, по поводу этого решения надо дать слово и другим».

Правда в том, что мы сами по себе считаем этот принцип составляющим базовую ценность, с которой в основном большинство из нас согласны. Сила слова людей при принятии решений должна быть соразмерна степени, в какой последствия этих решений их касаются, или настолько близко к такому положению дел, насколько это возможно без трат времени на поиски несуществующего и придирчивого идеала. Назовем эту ценность самоуправлением.

Руководствуясь этой ценностью, мы будем применять правила большинства, двух третей или достижения консенсуса, но не по принципиальным соображениям, а потому что тот или иной способ лучше всего соответствует самоуправлению. Иногда, как в случае с цветом носков, мы выберем диктаторский подход. В других случаях мы предпочтем более соучастные способы принятия решений.

Несогласный скажет, что самоуправление снижает качество решений. Идея в том, что некоторые люди лучше разбираются в принятии решений — эксперты. Поэтому для получения лучших решений нам нужно предоставить экспертам несоразмерно бо́льшую силу слова, на основании их умений в отношении принятия решений, даже если они лично не затронуты в наибольшей степени этими решениями.

Здесь следует быть осторожным. Мы действительно предпочитаем хорошие решения плохим. И опыт важен при принятии хороших решений. Однако, зачастую требуемое — это экспертное знание последствий, и если мы проконсультируемся с экспертами и будем иметь в своем распоряжении эту информацию, то зачем давать экспертам силу слова бо́льшую, чем это оправдано степенью влияния результатов на них самих? Это имело бы смысл только в том случае, если понимание последствий (даже после того, как они были четко сформулированы) требовало экспертного мнения. Как правило, это не так.

Если эксперты говорят, что мост рухнет, если мы примем решение А, и что мост будет в порядке, если примем решение Б, то нам необязательно воспроизводить или полностью понимать, как они пришли к своему заключению. Требуется уметь рассудить насколько эти эсперты надежны, и быть увереными, что ситуация не порождает у них порочных мотивов.

В аргументации критика есть еще одна брешь. В то время как один из компонентов принятия решения о том, следует или не следует чего-либо делать — последствия этого действия, второй компонент — то, как мы и остальные относимся к этим последствиям. А касательно наших собственных предпочтений, самый главный в мире эксперт — каждый из нас сам. Из этого следует, что при обсуждении вариантов очень важно в достаточной степени консультироваться с теми, кто обладает соответствующими экспертными знаниями. Но когда происходит подведение итогов о вариантах для принятия решения, то внимание к экспертному мнению означает, что мы должны позволить каждому человеку определить свои собственные предпочтения и зафиксировать их. Надеюсь, что по мере того, как мы будем рассматривать последствия самоуправления для учреждений, его достоинства станут очевидными.

Люди и окружающая среда пребывают во взаимной связи. Есть мы. Есть предметы, созданные нами. И есть всё остальное. Разумеется, природа посягает на нас и помогает нам сформироваться, а мы посягаем на природу и помогаем ей сформироваться — и то, и другое до такой глубины, что если взглянуть под другим углом, окажется, что на самом деле есть лишь единое сильно переплетенное целое. И всё же, относительно того, что мы понимаем под природой в широком смысле, какую ценность мы хотели бы видеть в новом обществе, чтобы она соблюдалась и даже поощрялась?

Обычный ответ практически всех, кто обращается к этому вопросу, — так называмая экологическая устойчивость. Надо вести себя так, чтобы мы могли продолжать вести себя вообще, а не чтобы насколько сильно разрушить природу, что наше поведение станет невозможным. Воспринимая это буквально, под устойчивостью подразумевается, что общество не должно совершать самоубийство путём деградации окружающей среды. Что ж, разумеется, это так.

Но можем ли мы пойти дальше? Мы могли бы сказать, что хотим попечения для природы. Это слово подразумевает, что мы поддерживаем отношения с природой не только ради продолжения своего собственного будущего, но и ради воздействия на нас и нашего воздействия окружающую среду в той мере, в какой эти отношения вообще создают какую-либо новую обстановку. Идет ли отдача от предлагаемого действия на окружающую среду на пользу или во вред человеческому росту и развитию. Если на пользу, то хорошо. Если вредит, то должны быть бо́льшие, компенсирующие выгоды, иначе надо от действия отказаться.

Однако слово попечение еще больше подчеркивает, что люди берут на себя ответственность за окружающую среду, не ограничиваясь рассмотрением воздействия природы на нас. Стремление быть хорошим попечителем открывает возможность того, что мы стремимся сохранить, защитить и даже взрастить аспекты природы сами по себе. Какие именно аспекты? Ну, это будущее решение. Возможно, временами это будет очевидным. Возможно  — будет спорным. Быть может речь о биологических видах. Быть может о естественных средах обитания.

Основная суть этой ценности в выражении понимания, что изменения в окружающей среде из‑за наших действий зависят от нас, и что мы не должны совершать экологическое самоубийство. Более того, нам следует стараться воздействовать на окружающую среду таким образом, чтобы это было полезно для человеческого сообщества. Мы также учитываем экологические (и прежде всего естественные) формы и условия. Мы действуем от имени природы, а так же и от имени будущих поколений — потому что ни природа, ни будущие поколения не могут выступить за себя сами.

В некотором смысле можно сказать, что наша ценность для международных отношений — это просто остальные ценности, но в большем масштабе. Но чтобы не отвлекаться от проблемы — в том и польза понятий, что мы даем этой ценности собственное название и немного уточняем ее. Мы называем эту ценность интернационализмом, подразумевая, что каждое общество должно рассматривать мировую арену как свой социальный контекст и желать чтобы его отношения с другими обществами были комфортными и приносили пользу, а также чтобы другие общества поступали так же.

Сделать мир однородным — значит лишить его богатства и понести чудовищные потери из-за сокращения доступа к опыту, испытываемому другими, и прекращения экспериментирования и поиска альтернатив. Нам необходимо международное разнообразие. Нам не нужна враждебность, нам нужна взаимность. Нам нужна солидарность. Справедливость для каждого требует справедливости для всех, поэтому нам также необходима международная справедливость. Разумеется, что все люди в мире должны иметь одинаковые нормы в отношении степени влияния на свои собственные и мировые дела. Таким образом, мы должны выступать за международное самоуправление. Очевидно, что экология планеты требует такого же внимания, как и экология внутри одной страны, поэтому мы выступаем и за международное экологическое попечение.

Интернационализм означает, что каждый народ уважает, учится у других народов и помогает им таким образом, чтобы неуклонно уменьшались, а затем не возникали заново значимые различия в богатстве, влиянии или обстоятельствах на душу населения от народа к народу, создавая условия взаимопомощи, взаимообучения и мира.

Эти международные цели — хорошо знакомые стремления, которые ставятся и проповедуются во многих вариантах. Конечно, широкая приверженность интернационализму обычно исчезает всякий раз, когда корыстные внутренние цели при одном народе могут быть продвинуты за счет имперского поведения по отношению к другим — чаще всего как результат внутренних социальных структур. Таким образом, основа интернационализма в конечном итоге заключается в том, чтобы (а) очистить внутренний фронт путем достижения вышеуказанных ценностей в каждом обществе, и (б) установить не только нормы, но и средства для реализации этих ценностей на международном уровне.

Когда мы перейдем к рассмотрению последствий внедрения вышеуказанных ценностей в каждую из четырех сфер и двух контекстов общества, мы увидим, что их установление подразумевает и требует устранения деления людей на противоположные сектора по родственным, общинным, политическим или экономическим признакам. Это обусловливает необходимость того, что мы называем феминизмом, интеркоммунализмом, соучастной политикой и соучастной экономикой взамен сексизму, гомофобии, расизму, этноцентризму, классовости и других форм культурного, гендерного, политического и экономического угнетения, и достижению этого путем стремления к солидарности, разнообразию, справедливости, самоуправлению, и воплощением их в жизнь.

Как прийти к видению всего этого? В области общества и истории, если определенный набор институтов нарушает ценности неоправданными способами, особенно если нарушение является чрезвычайным и неотъемлемым от этих институтов, то такие институты не заслуживают поддержки. Отказ от угнетающих институтов морально и логически последователен. Требовать меньшего — лицемерие.

Если я говорю, что ценю солидарность, но выступаю за общественные отношения, порождающие антисоциальность, значит — я либо серьезно запутался, либо лгу, либо заблуждаюсь. То же самое с ситуациями, когда я выступаю за разнообразие, справедливость, самоуправление, попечение природы или интернационализм, но поддерживаю институты, которые уничтожают одну или несколько из этих ценностей.

Если мы принимаем всерьез всё изложенное в этой краткой главе, то все мы — потенциальные революционеры, поскольку отвергаем определяющие институты современных обществ из-за их основных, некорректируемых и неотвратимых отношений, нарушающих наши ценности.