Наши ценности подразумевают, что выполнение функций родства должно укреплять солидарность между действующими лицами, сохранять разнообразие вариантов и выбора, справедливо распределять выгоды и ответственность, а также передавать самоуправляемое влияние, принимая во внимание проблемы возраста и им подобные.

Итак, при подобном наборе общих желаний, будут ли существовать семьи в том виде, в котором мы их знаем сейчас? Будет ли воспитание значительно отличаться от того, что мы знаем сейчас? Что насчет ухаживания и сексуальных связей? Как будут взаимодействовать пожилые люди и молодые?

Реализация наших ценностей потребует устранения черт, порождающих систематические сексизм, гомофобию и эйджизм, а также достижения целого ряда улучшений, о которых мы можем только догадываться, пока не поэкспериментируем с более полными проектами предполагаемых институтов родства.

Мы с уверенностью можем предсказать, что даже в прекрасном обществе безответная любовь всё равно будет. В сексе не обойдется без потрясений. Изнасилования и другие насильственные действия будут случаться, хотя и гораздо реже, чем нынче. Перемены в обществе не избавят нас от горечи утраты друзей и родственников из-за преждевременной смерти. Они не сделают всех взрослых одинаково способными находить понимание с детьми или пожилыми людьми, или наоборот.

Однако мы можем обоснованно требовать чтобы нововведения устранили структурное принуждение мужчин и женщин, гетеросексуалов и гомосексуалов, всех взрослых и детей к моделям поведения, так давно поддерживающим систематические нарушения солидарности, разнообразия, равенства и самоуправления.

Но как будут выглядеть институты, формирующие отношения родства гораздо лучшего будущего? В современных обществах сексизм принимает открытую форму в виде того, что мужчины занимают господствующие и более состоятельные условия. Он принимает более тонкие формы через давние привычки общения и поведенческие допущения. Он производится и воспроизводится институтами, которые дифференцируют мужчин и женщин, в том числе принудительно, как в случаях изнасилования и избиения, а также более тонко, через кажущиеся взаимно приемлемыми ролевые различия в домашней жизни, работе и торжествах. К этому относится также совокупное влияние прошлого сексистского опыта на мысли, желания и чувства людей, а также на действия, которые люди совершают по привычке или даже по застенчивости.

Если мы хотим найти источник гендерной несправедливости, нам необходимо определить, какие общественные институты и какие роли в этих институтах наделяют мужчин и женщин обязанностями, условиями и обстоятельствами, порождающими мотивацию, сознание и предпочтения, возвышающие мужчин над женщинами.

Одна из структур, которую мы находим во всех обществах, где существует сексистская иерархия, заключается в том, что мужчины занимаются отцовством, а женщины — материнством. То есть, мы обнаруживаем две несхожие роли, которые мужчины и женщины выполняют по отношению к следующему поколению, причем каждая роль социально сформирована, и лишь в очень незначительной степени биологически закреплена. Одним из концептуально простых структурных изменений в родственных отношениях было бы устранение этой дифференциации материнства и отцовства между мужчинами и женщинами.

Что если бы вместо материнства от женщин и отцовства от мужчин, ожидалось бы, что женщины и мужчины занимались бы родительством? Что если бы мужчины и женщины относились к детям схоже, с одним и тем же набором обязанностей и моделей поведения (что можно назвать родительством), а не так, что один пол почти полностью занимается воспитанием, а также уходом, уборкой и другими задачами по поддержанию (что называется материнством), а другой пол ведает гораздо большим числом таких задач, где требуется принятие решений; так, что один пол более вовлечен, а другой более отстранен, и так далее?

Эта конкретная идея исходит из работы Нэнси Чодороу, наиболее заметно в книге под названием «Воспроизводство материнства»^[1]. В книге утверждается, что материнство — это роль, которая социально, а не биологически обусловлена, и что, будучи матерями, женщины производят дочерей, которые, в свою очередь, обладают не только материнскими способностями, но и желанием заниматься материнством. «Эти способности и потребности, — продолжает Чодороу, — заложены в самих отношениях матери и дочери и вырастают из них. В то же время, женщины как матери (а мужчины как не-матери) производят сыновей, чьи воспитательские способности и потребности систематически урезаются и подавляются». Для Чодороу это имеет свои последствия: «Половое и семейное разделение труда, при котором женщины занимаются материнством и сильнее вовлечены в межличностные аффективные отношения, нежели мужчины, порождает в дочерях и сыновьях разделение психологических способностей, приводящее их к воспроизводству данного полового и семейного разделения труда».

Поэтому, возможно, одной из особенностей значительно улучшенного общества в отношении гендерных отношений будет то, что и мужчины, и женщины будут заниматься родительством, без разделения на материнство и отцовство.

Ещё одна структура, которая вызывает сомнения при размышлении об улучшении половых/гендерных отношений — это нуклеарная семья. Это относится к вопросу, не слишком ли тесен очаг семейного участия и заботы о ребенке будучи ограниченным двумя биологическими родителями, и не следует ли вместо этого к нему подключить расширенную семью, друзей, членов сообщества и т.д.

Представляется крайне маловероятным, что члены хорошего общества будут обязаны жить поодиночке, парами или группами в каком-то одном или даже в каком-то ограниченном количестве моделей. Ключевым моментом, скорее всего, станет разнообразие, причем каждый часто выбираемый вариант будет воплощать характеристики, которые прививают скорее гендерное равенство, нежели гендерную иерархию.

Хотя мы не чувствуем себя компетентными в описании таких возможных характеристик, мы можем сказать, что мужчины и женщины, которые появятся на свет, будут воспитаны, а затем сами произведут на свет и воспитают новые поколения в новом и гораздо лучшем обществе, будут полноценными, способными и ведущими себя уверенно людьми, а также у них не будет дифференциаций, ограничивающих личность или жизненные пути какого-либо из гендеров.

То же самое в целом можно сказать о половой жизни и об отношениях между поколениями. Можно предположить, что у нас нет даже слабого представления о том, какой будет полностью раскрепощенная половая жизнь во всем ее многообразии предпочтений и практик, или в какие разнообразные формы отношений между поколениями будут вступать взрослые, их дети и люди старшего поколения. Однако можно сказать, что в будущем желательном обществе ни одна из моделей не будет возвышаться над всеми остальными как обязательная, при том, что все часто выбираемые варианты будут исключать формирование в людях склонности господствовать, властвовать, подчинять или повиноваться на основании сексуальной ориентации, возраста или любой другой социальной или биологической характеристики.

Хорошее общество устранит угнетающие социально навязанные формулировки, чтобы каждый мог жить по своему выбору, независимо от пола, сексуальных предпочтений или возраста. Не будет никакого небиологически навязанного полового разделения труда, когда мужчины выполняют одну работу, а женщины — другую, просто в силу того, что они мужчины и женщины, и не будет никакого иерархического ролевого разграничения людей в зависимости от сексуальных предпочтений. У нас будут гендерные отношения, уважающие общественный вклад как женщин, так и мужчин, и способствующие развитию сексуальности, физически насыщенной и эмоционально полноценной.

Вполне вероятно, к примеру, что новые формы родства преодолеют собственническую узость моногамии, позволяя при этом сохранить глубину и непрерывность, которые возникают при длительных отношениях. Новые формы родства, вероятно, уничтожат произвольное разделение ролей между мужчинами и женщинами, дабы оба пола были свободны проводить воспитание и инициацию. Вероятно, они также предоставят детям пространство для самоуправления, хотя и обеспечат структуру и поддержку, в которых дети нуждаются.

Очевидно, что женщины обязательно должны обладать репродуктивной свободой: свободой заводить детей без страха стерилизации или экономических лишений и свободой не заводить детей путем беспрепятственного доступ к контрацепции и абортам. Однако феминистские родственные отношения должны также гарантировать, что роли по воспитанию детей не разделяют задачи по половому признаку и что существует поддержка традиционных пар, родителей-одиночек, однополых родителей, а также более сложных родительских договоренностей со множеством участников. У всех родителей должен быть удобный доступ к высококачественному детскому саду, гибкому графику работы и отпуску по уходу за ребенком. Идея заключается не в том, чтобы освободить родителей от обязанностей по воспитанию детей, передав следующее поколение в руки нерадивых агентств, где работают в основном женщины (или даже женщины и мужчины), которым общество оказывает мало уважения. Идея в том, чтобы повысить статус воспитания детей, поощрять высоко персонализированное взаимодействие между детьми и взрослыми и справедливо распределить ответственность за это взаимодействие между мужчинами и женщинами и всем обществом.

Феминизм также должен поддержать освобожденное видение сексуальности, уважающее склонности и выбор каждого человека, будь тот человек гомосексуален, бисексуален, гетеросексуален, моногамен или немоногамен. Помимо уважения прав человека, осуществление и исследование различных форм сексуальности, практикуемых партнерами по взаимному согласию дает разнообразный опыт, способный всем пойти на пользу. В желательном обществе, устранившем угнетающую иерархию, сексом можно заниматься сугубо ради эмоционального, физического и духовного удовольствия и развития или, разумеется, в качестве части любовных отношений. Эксперименты в этих целях, скорее всего, будут не просто терпимы, но и приветствоваться.

Нам нужно видение гендерных отношений, в котором женщины больше не будут в подчинении, а таланты и умственные способности половины человечества наконец-то будут свободными. Нам нужен образ будущего, при котором у мужчин есть свобода воспитывать; при котором детство — время игры и растущей ответственности с возможностью самостоятельного обучения, а не страха; и при котором одиночество не зажимает, как тиски, ручка которых затягивается с каждым прожитым годом.

Достойное видение родства возвратит жизнь из сферы привычки и необходимости, превратив ее в искусство, которое мы все способны практиковать и совершенствовать. Однако не стоит делать вид, что всего этого можно достичь в одночасье. Также нет оснований считать, что какой-то один вид института партнерства и воспитания является наилучшим для всех. Хотя и современная нуклеарная семья оказалась весьма совместимой с патриархальными нормами, иной вид нуклеарной семьи, несомненно, будет развиваться вместе с множеством других форм родства по мере того, как люди будут экспериментировать с тем, как достичь целей феминизма.

В соучастной экономике исчезает воспроизводство сексистских отношений, исходящих от патриархальной системы пола/гендера. Дело не только в том, что соучастная экономика отлично совместима с освобожденной сферой родства. Дело еще и в том, что она исключает несвободные отношения между мужчинами и женщинами, или, по крайней мере, смягчает их последствия. Соучастная экономика разоблачает сексизм.

Соучастная экономика не даст мужчинам относительно более усиливающую работу или больший доход по сравнению с женщинами, потому что не может предоставить такие преимущества какой-либо группе относительно любой другой.

Должности из равновесных комплексов задач и самоуправление требуют и добиваются появления взрослых, способных вступать в процесс принятия решений и выполнять творческий, наделяющий силами и способностями труд независимо от пола или любой другой биологической или социальной атрибуции. Если родственные отношения давят в сторону других результатов, то возникает противоречие, и либо родство, либо экономика будут вынуждены уступить.

В нормально функционирующей соучастной экономике не может быть процесса, который бы поддерживал иерархии, порожденные отношениями полов, потому что в ней нет иерархий, которые можно поддерживать. Женщины не могут зарабатывать меньше мужчин, иметь более бесправную работу или меньшую силу слова при принятии решений.

Но как насчет домашнего труда? Многие феминисты спросят: «Соучастная экономика утверждает, что устраняет различия в работе и доходах, требуемые современным сексизмом, но является ли домашний труд частью экономики?».

Мы можем представить себе общество, которое рассматривает домашний труд различных типов как часть соучастной экономики и можем представить себе общество, которое этого не делает. Ни один из вариантов не исключен и не является неизбежным чисто по логике соучастной экономики.

Однако за пределами этой логической открытости мы склонны считать, что домашний труд не должен организоваться главным образом как часть экономики.

Во-первых, воспитание и взращивание следующего поколения — это не то же самое, что производство рубашки, стереосистемы, скальпеля или подзорной трубы. Нечто кардинально искажает наше мышление, если мы рассматриваем уход за детьми и производство на предприятии как один и тот же вид социальной деятельности.

Во-вторых, плодами домашнего труда в основном пользуется сам производитель. Должен ли я иметь возможность тратить больше времени на обустройство и поддержание домашнего хозяйства и получать за это большее вознаграждение? Если да, то я получу результат труда, а заодно и больший доход. Такой порядок отличается от другой работы, и нам кажется, что переоборудование своей гостиной или уход за своим садовым участком скорее сродни потреблению, чем производству.

Допустим, что я люблю играть на фортепиано, собирать модели самолетов или копаться в своем автомобиле. Деятельность, которой я занимаюсь ради своего увлечения, имеет много общего с работой, но мы называем ее потреблением, потому что я делаю это исключительно под собственным покровительством и для себя. В противоположность этому, называмое работой — это то, что делается под покровительством советов работников для производства результатов, которыми пользуемся не только мы сами.

Есть ли изъян в рассуждении, что поскольку забота о детях и их воспитание принципиально отличаются по своему характеру от производства автомобилей и отверток или что ведение домашнего хозяйства отличается по своим общественным отношениям и выгодам от работы на заводе, то домашний труд нельзя считать работой, требующей вознаграждения и выполняемой под эгидой институтов соучастной экономики?

Если мы считаем невозможным преобразование самих половых/гендерных отношений, то тогда проблема существует, да. Если нормы и структуры домохозяйств и жилых единиц в высокой степени сексистские, и если соучастная экономика не включает в себя домашний труд и не подчиняет его своим нормам, то может оказаться, что домашний труд выполняется в подавляющем большинстве женщинами, что в результате, сокращает их досуг или время на другие занятия по сравнению с мужчинами.

Но зачем это предполагать? Почему бы не допустить, что изменение норм домашнего труда происходит в результате трансформации самих половых/гендерных отношений, а не в результате того, что домашний труд считается частью экономики?

Возьмем обратную ситуацию. Если бы это была книга о феминизме и остальном обществе, и если бы я изложил феминистское видение пола/гендера, не думаю, что многие спросили бы, можно ли считать место работы домохозяйством, и потребовали бы чтобы оно получило преимущества передовых отношений, которыми обладают обновленные семьи и жилые единицы. Вместо этого мы бы предположили, что потребуется революция в экономике, а не только в родственных отношениях, и мы бы полагались на первую в переопределении основ рабочей жизни, даже если бы мы также ожидали и требовали, чтобы экономика соблюдала и даже поощряла достижения в родственных отношениях, и даже если бы мы работали над тем, чтобы достижения каждой из областей сочетались с другими.

В любом случае, очевидно, что соучастная экономика умеряет сексизм, потому что, с одной стороны, при ней не будет причин и даже возможностей внести в нее сексистские иерархии, а с другой стороны, потому что она наделяет силами и вознаграждает женщин таким образом, который исключает их легкое подчинение в любой другой сфере.

Ситуация с политическим устройством еще более проста и понятна. Разумеется, нормоустановительные и другие структуры не будут отдавать предпочтение одному полу перед другим. И законы будут соответствовать феминистским отношениям родства, поскольку феминистские отношения родства должны воспитывать и социализировать людей, способных участвовать в самоуправляемых политических отношениях. Таким образом, политустройство будет иметь законы, конституционные и иные, гарантирующие, что характер политических отношений будет соответствовать и даже воспроизводить феминистские преимущества новых родственных отношений и наоборот.

Возможно, дело в скудости нашего понимания, но, кроме как в прямой аналогии с вышеприведенным обсуждением, мы искренне не видим более глубокой связи экономики или политики и половой жизни. Если в обществе существует гомофобия или другие половые иерархии, и если экономика является капиталистической, то экономика будет (в той мере, в какой владельцы собственности способны это делать) использовать любые различия в переговорной силе, которые им предоставлены. Знакомое всем вертикальное политическое устройство также будет, по крайней мере, отражать, а часто и усугублять эти различия. Однако помимо этого, капиталистическая экономика и любое авторитарное политустройство могут также встраивать модели поведения гомосексуалов и гетеросексуалов в экономические роли и модели потребления. При соучастных экономике и политике, однако, никакая эксплуатация половых различий вообще невозможна (тем более в экономике) потому что существует единая норма оплаты труда и единая логика построения труда, применимая ко всем, что, по самому своему определению, исключает возможность иерархии, и при этом политическое устройство происходит от воли мужчин и женщин, воспитанных феминистскими отношениями, и таким образом отражает и защищает их.

А как насчет конфликта поколений? Капитализм всегда будет эксплуатировать разницу в возрасте ради получения прибыли через уменьшение вознаграждения молодых и пожилых людей из-за сниженной переговорной силы этих групп. В эксплуататорских целях он будет использовать отличающиеся возможности, связанные с возрастом, для эксплуататорского разделения труда и будет торопить преждевременный выход на работу или принуждать к более позднему, чем это оправдано, выходу на пенсию. Соучастная экономика, однако, будет не только продвигать гуманное поведение как отвечающее интересам каждого участника и, в любом случае, единственно эффективное, но и сделает нарушения невозможными, поскольку они противоречат определяющим ее нормам и структурам. В соучастной экономике нет возможности использовать возрастные различия, потому что нет возможности получить преимущества. Аналогичным образом, соучастное политустройство будет защищать и учитывать волю людей всех возрастов, поскольку самоуправление не допускает ничего иного.

Общества будут принимать решение о роли пожилых людей, включая возраст выхода на пенсию, а также определять момент вступления молодых людей в пору экономической и политической ответственности в качестве участников при принятии решений в рамках соучастной политики. Хотя семейные и другие внеэкономические отношения между поколениями, конечно же, не будут регулироваться исключительно экономическими или политическими структурами, а будут возникать в силу множества факторов, включая новые формы родства и гендера, сам факт, что соучастные экономика и политика требуют развитых, обеспеченных полным участием и самоуправлением действующих лиц, накладывает на жизнь в более общем смысле уважение ко всем участникам и дает всем участникам материальное равенство и поведенческие возможности и привычки, противоречащие любому виду подчинения, исходящему от любого другого института общества.