В капиталистических экономиках, ради увеличения своих доходов и силы необходимо не обращать внимания ужасную боль, испытываемую теми, кого оставили внизу, или даже помогать им опуститься еще ниже. Такова логика ролей владельца и рабочего, покупателя и продавца. «Жадность — это хорошо», — гласит мантра.

В противоположность этому, хорошая экономическая система должна быть экономикой солидарности, порождающей общественность, а не антисоциальную жадность. Следовательно, институты производства, потребления и распределения в хорошей экономике должны, благодаря предлагаемым ими ролям, подталкивать даже антисоциальных людей к необходимости заботиться о благополучии других, если они хотят повысить свое собственное благополучие. Успех в хорошей экономике должен происходить и зависеть от успеха других. Действуя ради улучшения собственного положения, мы должны становиться более солидарными с другими, а не враждебными по отношению к ним.

Интересно, что эта первая экономическая ценность не вызывает никаких возражений. Кто станет утверждать, что экономическая система была бы лучше, если порождала больше враждебности и антисоциальности в своих участниках вместо их взаимной заботы? Кому жизнь во враждебном антиутопическом царстве гадостей предпочтительнее жизни, где царит взаимопомощь?

Риторика капиталистического рынка трубит о возможностях, но дисциплина капиталистического рынка сводит на нет удовлетворение и развитие, заменяя всё доброе и человеческое на коммерческое, прибыльное и соответствующее существующей иерархии власти и богатства. Разнообразие рынка исключает гуманные варианты. Мы получаем Пепси и Кока-колу, но не получаем газированную воду, учитывающую благополучие ее производителей, потребителей и здоровье окружающей среды. Огромное разнообразие вкусов, предпочтений и выбора, которое естественным образом проявляют люди, усекается капитализмом до конформистских моделей, навязанных рекламой, ограниченным ассортиментом ролей и принудительной маркетинговой средой.

При капитализме те, кто контролирует результаты, стремятся к наиболее выгодному методу вместо множества параллельных методов, отвечающих целому ряду приоритетов. Они стремятся к самому большому, самому быстрому, самому яркому почти во всём, если это что-то, что можно продать наиболее широко и без ущерба для иерархий власти и богатства. Такой подход практически всегда вытесняет более разнообразный выбор, который мог бы поддержать более широкое, повсеместное и полноценное удовлетворение и, что самое важное, повлиять на знания, навыки, уверенность и связи людей в противоположном господству элиты направлении.

В экономике, к которой мы стремимся, нам требуются экономические институты, которые подчеркивают важность поиска и уважения разнообразных решений проблем. Хорошая экономическая система признаёт, что мы — смертные существа, способные извлечь пользу из того, что другие занимаются чем-то, на что у нас самих нет времени, и так же, что мы — несовершенные существа, которые не должны возлагать все свои надежды на пути продвижения вперед, имеющиеся в единственном числе, а которым вместо этого следует перестраховаться, исследуя различные параллельные пути и варианты. Даже если нам кажется, что в большинстве случаев наилучшие пути существуют в единственном числе, в действительности это не так. Редко, если вообще когда-либо, надо скалдывать все яйца в одну корзину, закрывая все другие возможности.

Справедливые экономические институты не только должны не препятствовать справедливости, а должны ее стимулировать. Но что такое экономическая справедливость? Что ж, не может быть справедливым, что благодаря наличию у вас в кармане листка с печатью, вы получаете в сотни, а то и в тысячи раз больше, чем получает другой человек, работающий гораздо напряженнее и дольше. Унаследовать собственность и в силу этого владения значительно превзойти других в обстоятельствах и влиянии — такое не может быть справедливым.

Также не может быть справедливым, когда доходом награждают за власть. Логика мафии (такая же, как и логика Уолл-стрит, такая же, как и логика ведущих бизнес-школ) заключается в том, что каждый участник в качестве вознаграждения за свою экономическую деятельность получает столько, сколько сумеет забрать. Если у вас монополия на какие-то ценностные факторы, дающие вам влияние, вы сможете забрать больше, если нет — меньше. Если вы находитесь в группе, страдающей от какого-либо препятствия в обществе (например, из-за сексизма или расизма), ваше влияние ниже, и сумеете забрать меньше. Поскольку мы цивилизованные люди, мы отвергаем мафиозную экономику.

А как насчет объема производства в качестве основы для дохода? Должны ли люди получать обратно от объема общественных благ долю, соответствующую той, что они произвели как часть этих благ? Иначе говоря, можно ли чем-то оправдать то, что нам причитается менее нами самими внесенного? Значит ли это, что кто-то забирает часть богатства, которое я создаю? Или чем можно оправдать то, что нам причитается больше нашего собственного вклада? Забираю ли я часть богатства, созданного другими? Разве не должен каждый из нас получать доход, основанный только на количестве произведенных нами благ? Такая норма кажется очевидной многим неравнодушным людям, в число которых входят большинство антикапиталистов на протяжении всей истории человечества. Но является ли она морально или экономически обоснованной?

Предположим, что Джек и Кэтрин выполняют одну и ту же работу в течение одинакового времени с одинаковой интенсивностью. Если инструменты Кэтрин лучше, и с помощью них она производит больше продукта, должна ли она получать больший доход, чем Джек, у которого инструменты хуже, и который как следствие производит меньше продукта, хотя работает столь же старательно или даже еще старательнее? Некоторые говорят, что да. Другие — что нет. Чтобы выбрать, всё, что можно сделать — рассмотреть последствия каждого из предложенных вариантов и решить что нам нравится, а что нет.

Должен ли тот, кто работает, производя что-то очень ценное, получать большее вознаграждение, чем тот, кто работает, производя что-то менее ценное? Что, если второе всё же является социально желаемым? Что если менее производительный человек трудится столь же старательно и долго, и переносит такие же условия работы, как и более производительный?

Аналогично, должен ли человек, генетически унаследовавший высокий рост, музыкальный талант, феноменальные реакцию и периферийное зрение или концептуальную компетентность, получать большее вознаграждение, чем тот, кому в генетическом плане повезло меньше? Почему, вдобавок к везению генетического наследства, экономические институты должны вознаграждать везунчика еще и бо́льшим доходом?

Иная точка зрения заключается в том, что вознаграждать надо за усилия и жертвы в производстве общественно желаемых благ.

Согласно этой точке зрения, если я работаю больше времени, я должен получить большее вознаграждение. Если я работаю упорнее и старательнее, я должен получить большее вознаграждение. И если я работаю в худших условиях и выполняю более обременительные задачи, я должен получать большее вознаграждение. Но я не должен получать больше за то, что у меня лучше инструмент, или за то, что произвожу что-то, что ценится выше, или за то, что у меня есть врожденные высокопродуктивные таланты. Не должен я получать больше даже за результаты приобретенных навыков (хотя и должен быть вознагражден за усилия и жертвы, затраченные на приобретение этих навыков). Разумеется, я также не должен получать больше за работу, не являющуюся социально оправданной.

Некоторые антикапиталисты считают, что люди должны получать вознаграждение за общий объем произведенных ими благ, а значит отличный спортсмен должен зарабатывать целое состояние, поскольку люди в обществе высоко ценят наблюдение за его игрой. Хороший врач должен зарабатывать гораздо больше, чем трудолюбивый фермер или ресторанный повар, поскольку операция, спасающая жизнь, ценится больше, чем приготовленное блюдо или больший урожай кукурузы. Однако соучастная экономика отвергает такую норму.

Ценность справедливости в соучастной экономике требует, чтобы, при сопоставимой интенсивности и продолжительности труда, человек, имеющий приятную, удобную и высокопродуктивную работу, получал меньше, чем человек, имеющий обременительную, изнурительную и низкопродуктивную (но всё же социально значимую и оправданную) работу из-за принесенных жертв. Соучастная экономика вознаграждает за усилия и жертвы, затраченные на выполнение социально значимого труда. Она не вознаграждает за собственность, власть или объемы полученных в результате труда благ. Придется производить социально значимые блага соответственно производительности своих инструментов и условий, иначе растрачиваешь общественные активы и обществу не помогаешь. Однако получаешь вознаграждение не соответственно ценности произведенных благ, а в соответствии со своими усилиями и жертвами, затраченными на производство этих благ.

Еще две антикапиталистические позиции в отношении вознаграждения имеют немало сторонников, и их тоже следует рассмотреть. Первая утверждает, что сам труд по своей сути нежелателен. Зачем тому, кто рассуждает о лучшей экономике, думать об организации или распределении труда? Почему бы труд просто не упразднить?

Эта позиция переходит от достойной цели сокращения изнурительного труда к предложению полностью отказаться от труда, что является очевидной глупостью.

Во-первых, труд приносит результаты, без которых мы не можем обойтись. Блага, производимые трудом, оправдывают затраты на его выполнение. В хорошей экономической системе люди скорее откажутся от лишней работы, чем будут получать от нее лишь недостаточную отдачу. Мы затрачиваем усилия и идем на жертвы, но лишь вплоть до того момента, пока ценность получаемого нами дохода перевешивает затраты на наши усилия. В этот момент мы делаем выбор в пользу отдыха, а не в пользу дополнительной работы. Я хочу получить что-то, поэтому буду работать, но не хочу столько, чтобы работать целый день, в бешеном темпе или в ужасающих условиях. Также не упущу из вида, что желательно внести изменения в работу, сделав ее более приятной, менее болезненной, более интересной, менее скучной и фрагментарной, более экологически устойчивой, менее загрязняющей, более продуктивной, менее расточительной.

Другими словами, мы хотим отказаться от обременительной и изнурительной работы, но не хотим отказываться от работы как таковой. Нам нужно сохранить работу, отчасти из-за результатов, но также отчасти из-за удовлетворения, получаемого от самого труда.

Вторая антикапиталистическая позиция по поводу вознаграждения утверждает, что единственным критерием вознаграждения должны быть человеческие потребности. Мы должны следовать завету «от каждого по способностям, каждому по потребностям».

Эта позиция утверждает, что если человек не может работать по состоянию здоровья, то его нельзя морить голодом или лишать дохода, соответствующего уровню остальных. Потребности такого человека должны быть удовлетворены в соответствии со средними социальными показателями. Если у кого-то есть особые медицинские потребности, они также должны быть удовлетворены. И пока что всё правильно. Проблема с вознаграждением по потребностям возникает не тогда, когда мы имеем дело с людьми физически или психически нетрудоспособными (для которых эта рекомендация вполне логична), а когда мы пытаемся применить эту норму к людям, которые в состоянии работать, но предпочитают этого не делать.

Например, можно ли мне отказаться от работы и при этом пользоваться результатами деятельности общества? Можно ли мне отказаться от работы и потреблять столько, сколько захочу? Если отвечаем «да», то почему бы людям не предпочесть работать относительно мало, а потреблять много?

Обычно выступающие за оплату по потребностям и за то, чтобы люди работали по способностям, имеют в виду ситуацию, в которой каждый человек ответственно выбирает соответствующую долю потребления и ответственно вкладывает соответствующее количество труда.

Но откуда кому-то знать сколько уместно потреблять или производить? И, что еще более неуловимо, каким образом экономика определяет что именно уместно?

Оказывается, что на практике норма «работать по способностям и потреблять по потребностям» превращается для тех, кто ее отстаивает, в норму «работать и потреблять в соответствии со средними социальными показателями, если у кого-то нет веских причин этого не делать». Сторонники этой нормы считают, что люди будут ответственно подходить к превышению и снижению средних социальных показателей только тогда, когда это оправдано.

Но когда же отклонение от среднего показателя оправдано? Не будет ли один человек считать, что это нормально по такой-то и такой-то причине, а другой с этим не согласится? И откуда вообще кто-то знает каковы средние социальные показатели? Если все мы просто работаем в той мере, в какой выбираем, и получаем содержание в той мере, в какой хотим, то как можно измерить хоть первое, хоть второе? Каким образом экономическая система определяет сколько чего-либо производить? Как кому-то узнать относительную ценность выходных благ, если у нас нет меры стоимости труда или других ресурсов, задействованных в их производстве, или степени, в которой кто-то желает получить эти блага? Как нам узнать, разумно ли распределяется труд и другие активы? Нужны ли нам инновации для увеличения выпуска одних товаров или нужно ли нам сократить выпуск других? Как определить куда вкладывать средства для улучшения условий труда или для производства желанных благ, вместо тех, что потребляются, но не особо ценятся?

Вне зависимости от того, считает ли кто-то, что вознаграждение по потребностям и работа по способностям — более высокоморальная норма, чем вознаграждение по приложенным усилиям и жертвам (а это вопрос открытый, по которому разумные люди, безусловно, могут расходиться во мнениях) — первое не может быть практичным, если нет способа измерения потребностей и способностей, способа оценки различных видов труда, способа определения людьми оправданного поведения, а так же ожидания, что мы все будем делать только то, что оправдано.

Соответствие всем этим требованиям — это именно то, что делает реальным вознаграждение по усилиям и жертвам вместо потребностей, и при этом же оно позволяет людям работать и потреблять больше или меньше по своему выбору и позволяет каждому оценивать относительные стоимости в соответствии с истинными социальными затратами и выгодами. Другими словами: желания, стоящие за призывом вознаграждать только по потребностям и работать по способностям, наиболее желательным и полным образом реализуются при вознаграждении за продолжительность, интенсивность и обременительность социально значимого труда.

Поэтому мы хотим, чтобы хорошая экономика вознаграждала продолжительность, интенсивность и обременительность социально значимого труда, а когда люди не в состоянии работать, обеспечивала им доход и медицинское обслуживание в соответствии с их потребностями.

При капитализме сила слова собственников огромна. Руководители и высокопоставленные юристы, инженеры, финансовые работники и доктора (каждый из которых монополизирует работу, наделяющую силами и обеспечивающую ежедневное принятие решений) составляют часть того, что мы называем координаторским классом, и имеют значительную силу слова. А люди же, выполняющие рутинную и исполнительскую работу, редко даже знают что за решения принимаются, не говоря уже о том, чтобы на эти решения как-то повлиять.

Мы же хотим, чтобы люди могли распоряжаться собственной жизнью, при том чтобы остальные имели такую же возможность. Каждый должен иметь такой уровень влияния, который не ущемляет право других на такой же уровень влияния. Каждый из нас влияет на решения соразмерно степени, в которой они на нас сказываются.

Представьте, что работник хочет повесить на стену портрет дочери в своей рабочей зоне. Кто должен принимать такое решение? Владелец ли, руководитель, все работники? Очевидно, что нет. Сам работник, чей это ребенок, должен принимать решение самостоятельно, и с полным на то правом. Иногда логично принимать решения в одностороннем порядке.

Теперь предположим, что работница хочет поставить колонку к себе на стол, так чтобы из той весь день играл громкий, неистовый рок-н-ролл. Кто должен решать? «Мой офис, мой стол, мои уши, я решаю»? Очевидно, что нет: потому что звук будут слышать не только ее уши. Напротив, всем находящимся в зоне слышимости должно быть дано слово, и тем, кого это будет раздражать (или радовать) больше, надо дать большее слово. Отдельный работник уже не может быть диктатором, но и кто-то другой тоже.

Мы легко осознаём, что нам не нужно, чтобы всё всегда решало большинство. Мы не всегда хотим, чтобы решение принимал один человек, один голос, или некоторый процент голосующих. Мы не всегда хотим, чтобы один человек принимал решения по-диктаторски и авторитарно. Мы также не всегда хотим консенсуса или какого-либо другого единого подхода к обсуждению вопросов, выражению предпочтений и подсчету голосов. Все возможные методы принятия решений разумны в одних случаях, но ужасно несправедливы, навязчивы или авторитарны в других, потому что разные решения требуют разных подходов.

Мы надеемся добиться того, что выбирая из всех возможных институциональных способов обсуждения вопросов, подготовки планов, обмена информацией и, наконец, принятия решений, каждый будет влиять на решения соразмерно степени, в которой последствия решений его затрагивают. И в этом и есть наша четвертая ценность соучастной экономики — экономическое самоуправление.

Если работникам и потребителям нужно самоуправление экономической деятельности, как того требуют наши ценности, им необходимо место для выражения своих предпочтений. Исторически сложилось так, что когда работники и потребители пытались взять под контроль собственную жизнь, они неизменно создавали советы работников и потребителей. В случае соучастной экономики советы работников и потребителей применяют процедуры принятия решений и способы коммуникации, дающие участникам советов силу слова в каждом решении, соразмерную степени в которой эти решения на них сказываются.

Решения в совете иногда могут приниматься большинством голосов, тремя четвертями голосов, двумя третями голосов, консенсусом или другими способами. Для разных решений могут применяться разные процедуры, включая привлечение меньшего или большего числа участников и использование разных процедур распространения информации и обсуждения или разных методов голосования и подсчета голосов.

В качестве примера, в издательстве могут быть команды, занимающиеся продвижением публикаций, производством, редакторской работой и т.п. Каждая команда может принимать свои собственные решения, касающиеся рабочего дня, в контексте более широкой политики предприятия, определенной советом всех работников. Решение о публикации книги может быть принято при участии команд в смежных областях и может потребовать голосов «за» от двух третей или трех четвертей участников, при этом значительное время будет отведено для критической оценки и обсуждений. Многие другие решения на рабочем месте могут приниматься людьми по-отдельности, по голосу от каждого затронутого работника, или могут потребовать несколько иных методов подсчета голосов или оспаривания результатов. Прием на работу может потребовать консенсуса в рабочей группе, к которой присоединится новый человек, потому что новый работник может очень сильно повлиять на каждого человека в группе, с которыми он постоянно работает.

Суть в том, что в группах советов и командах работники принимают как широкие, так и более частные касающиеся предприятия решения, включая нормы и методы принятия решений, а так же вопросы, ориентированные на политику предприятия, и вопросы повседневные.

Потребители произведенных предприятием благ, будь то книг, велосипедов или лейкопластырей, тоже затронуты и тоже должны, в свою очередь, иметь некоторую силу слова. Даже те, кто не может получить какой-то другой продукт, потому что энергия, время и активы ушли на произодство книг, велосипедов или пластырей, а не на производство чего-то ими желаемого, оказываются затронутыми и поэтому должны иметь возможность влиять на выбор. И даже те, кто пострадал по касательной, например, в результате вторичных загрязнений, также должны иметь влияние, и иногда значительное коллективное влияние. Но согласование воли работников с волей других участников в соответствующем балансе — вопрос распределения, а не организации мест работы, поэтому эти вопросы мы рассмотрим немного позже.

Следующее институциональное обязательство соучастной экономики — вознаграждение за приложенные усилия и жертвы (а не за собственность, власть или даже результат). Но кто решает, насколько старательно мы работали? Разумеется, решают это наши советы работников в условиях соблюдения общих экономических норм, установленных всеми институтами экономики.

Если работаешь дольше, делая это эффективно, то имеешь право на бо́льшую долю произведенных обществом благ. Если работаешь интенсивнее ради общественно полезных целей, опять же имеешь право на больший доход. Если занимаешься задачами более обременительными, опасными или скучными, но всё же социально оправданными, так же имеешь право получить больше.

Однако у человека нет права на больший доход в силу владения производственной собственностью, или владения более качественными инструментами, или производства чего-то более ценного, или даже наличия личных качеств, делающих его более продуктивным, потому что эти атрибуты предполагают не усилия или жертвы, а скорее удачу и одаренность. Чтобы получить вознаграждение, работа должна быть полезной для общества, но вознаграждение не пропорционально степени ее полезности. Усилия, продолжительность и жертвы, затраченные на получение результатов, которые не желаемы, не являются вознаграждаемым трудом.

Конечно, больший объем производства с меньшими потерями ценится, и важно, чтобы применялись средства для его достижения, но за больший объем производства нет дополнительной оплаты. Да, если я работаю дольше или старательнее, это даст больший результат, и больший результат может даже стать показателем моих усилий. Однако хотя произведенный объем часто и существенен в качестве показателя, абсолютный уровень объема производства не значим как средство установления уровня вознаграждения, кроме как в качестве помощи при определении насколько долго и старательно я работал, и был ли мой труд общественно полезным.

Если речь идет об увеличении выработки каждого работника путем предоставления стимулов, то необходимо вознаграждать усилия, затраченные на выполнение общественно полезного труда. Усилия — это переменная, находящаяся под контролем работника, и также влияющая на выработку. Только и всего.

Некоторые левые, однако, продолжают отвергать вознаграждение за усилия и жертвы на том основании, что сейчас у нас так и есть при капитализме. Работники сдают себя в аренду капиталистам и якобы получают большее вознаграждение за то, что работают старательнее и дольше. Когда они слышат, что сторонники соучастной экономики предлагают усилия и жертвы в качестве справедливых критериев вознаграждения, им кажется, что мы упустили суть и не сможем преодолеть крысиные бега, порожденные динамикой капиталистической экономики.

Однако это мнение неверно. Капитализм не вознаграждает за старательность или продолжительность труда — хотя так может показаться, когда мы думаем в терминах почасовой оплаты. Вернее, что капитализм вознаграждает за владение частной собственностью и за переговорную силу. Если вы работник, то ваша почасовая ставка будет определяться вашей переговорной силой, которая, в свою очередь, вытекает из вашей должности, типа организации рабочего места, монополии на определенные навыки или знания, и т.д. Так, например, врачи обладают большей переговорной силой, чем медсестры, поскольку имеют монополию на ценные знания и навыки, и, как следствие, получают гораздо более высокую зарплату.

А что насчет предприятия в целом? Принцип довольно прост. Предприятие имеет определенные активы: например, здание, оборудование, рабочую силу, вводимые ресурсы или промежуточные товары. Чтобы работа, выполняемая на этом предприятии, считалась общественно полезной, данные активы должны быть разумно использованы. Предположим, место, где я работаю, обладает такими активами, что при средней продолжительности и интенсивности труда объем производимых нашим предприятием благ должен составлять x. Предположим, что вместо этого он составил 90 процентов от x. Мы не можем затребовать среднего дохода, а можем — только 90 процентов от среднего дохода. А то, как мы поделим эту сумму внутри предприятия, зависит продолжительности труда каждого из нас, интесивности труда и т.д. Но общая сумма, которую наше предприятие получит для вознаграждения сотрудников зависит от того, чтобы оно с умом распоряжалось своими активами. Необходимость того, чтобы для вознаграждения труд был социально значимым обеспечивает стимул для всего предприятия правильно распоряжаться ценным оборудованием, разумно организовывать работу и т.д. Вознаграждение каждого из работников за усилия и жертвы обеспечивает стимул для нужного труда. Весь этот расчет согласуется с нашими ценностями. Он справедлив, но при этом вызывает желательное поведение, позволяющее эффективно применять оборудование и таланты работников.

Как с моральной точки зрения, так и с точки зрения стимулов, происходящее в соучастной экономике имеет смысл. Мы получаем дополнительную плату, когда заслуживаем ее за наши жертвы при работе. Экономика стимулирует надлежащее использование производственного потенциала, создавая стимулы для всего предприятия, чтобы правильно использовать технологии, организацию, ресурсы, энергию и навыки, чтобы выполняемая работа была общественно полезной.

Предположим, что, как предлагается, у нас есть советы работников и потребителей. Предположим, что мы также верим в необходимость участия и самоуправления. А еще у нас есть справедливое вознаграждение. Теперь предположим также, что на нашем предприятии практикуется типичное корпоративное разделение труда в качестве институционального способа распределения задач. Каким образом роли, связанные с корпоративным разделением труда, повлияют на остальные наши стремления относительно нашего предприятия?

Примерно двадцать процентов оказавшихся наверху при корпоративном разделении труда монополизируют ежедневное принятие решений и знания, необходимые для понимания происходящего и существующих вариантов действий. Эти люди, которых мы называем координаторским классом, будут определять повестку дня. Решения, которые принимают подобные руководители, инженеры, юристы, доктора и другие наделенные силой действующие лица, будут полномочными. Даже если работники, находящиеся ниже по иерархии, имеют формальное право голоса, и население в целом, в принципе, искренне привержено самоуправлению, всё равно участие простых работников сводится лишь к голосованию по планам и вариантам, предложенным классом координаторов. Воля данного класса координаторов будет определять результаты, и со временем эта наделенная силами группа людей также решит, что она заслуживает большего вознаграждения для взращивания своей великой мудрости. Она отделит себя не только по полномочиям, но и по доходам и статусу.

Недостаточно иметь советы работников и потребителей, стремящиеся внедрить самоуправление и вознаграждение на основе усилий и жертв, если в дополнение к этим характеристикам мы имеем разделение труда, навязывающее появление координаторского класса наделенных силами сотрудников над рабочим классом обессиленных сотрудников. В этом случае даже при наличии советов и привеженности принципам, наши самые большие надежды будут разбиты о структурные последствия проектировки наших должностей.

Так что же нам сделать для улучшения ситуации?

Что ж, представьте, что вы отправились с визитом на другую планету. Вы посещаете несколько предприятий и на каждом видите одну и ту же картину: каждый пятый работник имеет гораздо лучшие условия и доход, а ещё он главенствует при принятии всех решений. Вы также замечаете, что перед началом каждого рабочего дня эта главенствующая над всеми пятая часть работников съедает плитку шоколада, а остальные — нет. Вы полагаете, что это просто ещё одна из их привилегий, но затем проводите расследование и обнаруживаете, что на этой планете поедание шоколада наделяет съевшего знаниями, умениями, информацией, уверенностью в себе и многим другим. Фактически, каждый пятый возвышается над остальными именно потому что он ест шоколад, а остальные не едят. Шоколад усиливает съевшего. Так что же нужно сделать на предприятиях этой планеты, чтобы не допустить господства одной пятой части участников над четырьмя пятыми? Делиться шоколадом, конечно же.

То же самое относится и к корпоративному разделению труда. Вместо того чтобы комбинировать задачи так, чтобы одни должности наделяли человека значительными силами, а другие — ужасали, вместо того, чтобы одни должности давали знания и полномочия, а другие — лишь ступор и послушание, соучастная экономика говорит: давайте сделаем каждую должность сравнимой со всеми другими по качеству жизни и, что еще важнее, по их последствиям в плане наделения людей силами и полномочиями. Нам нужно делиться не шоколадом, а усиливающими задачами.

В соучастной экономике должности состоят из равновесных комлексов задач, то есть каждая должность должна содержать такое сочетание задач и обязанностей, чтобы общий усиливающий эффект от работы был сопоставим для всех.

В соучастной экономике не будет такого, что кто-то один занимается только хирургией, а другой только выносит судно. Вместо этого люди, которые проводят хирургические операции, будут также помогать убирать больницу и выполнять другие задачи, таким образом, чтобы в сумме вся их деятельность состояла из справедливого сочетания условий и обязанностей, и то же касается того человека, кто прежде только выносил судно.

В соучастной экономике не бывает так, что на фабрике одни люди только управляют производственными отношениями, а другие только механически выполняют однообразные задачи. Вместо этого люди на всех фабриках выполняют сбалансированное сочетание управленческих и механических задач.

В соучастной экономике нет в знакомом нам виде юристов и поваров на быстрых заказах, инженеров и рабочих сборочных линий. Все задачи, связанные с этими должностями, разумеется, выполняются по мере необходимости, но в соучастной экономике эти задачи смешиваются и сочетаются совсем не так, как на капиталистических предприятиях.

Каждый работник в соучастной экономике выполняет комплекс задач, который соответствует его способностям, но в котором также присутствует справедливая доля как заурядных и утомительных, так и интересных и укрепляющих потенциал условий и обязанностей.

Наш способ организации работы не готовит некоторых из нас к господству, а остальных — к подчинению. Напротив, наша работа в равной степени готовит всех нас к участию в коллективном самоуправлении производством, потреблением и распределением.

Всегда возникают три возражения. Логика всегда идет по одному и тому же пути. Если хирургам придется ещё и выность судно за больными, значит будет выполняться меньше хирургических операций. Мы устраним классовое разделение и преграды, которое это классовое разделение создает для самоуправления и справедливости, но сделаем это ценой жизненно важных благ: в данном случае ценой хирургических операций, а в других областях — ценой поэзии, математических расчетов, научных исследований, юридической работы и так далее.

Сторонник соучастной экономики должен признать, что в определенном смысле это нарекание совершенно справедливо. Упрощая, допустим, что нынешние хирурги работают по сорок часов в неделю, не делая ничего, кроме операций, и предположим, что в соучастной экономике рабочая неделя сократилась (что вполне предсказуемо и случилось бы), и после уравновешивания операций другими, менее усиливающими задачами, хирург, работавший по сорок часов в неделю в прежней экономике, в новой выполняет лишь пятнадцать часов операций в неделю. Что ж, это чистый убыток (на одного человека) двадцати пяти часов в неделю (или пяти из восьми операций) проводимых этим человеком. И такое же будет верно для всех хирургов, так что бывшие хирурги будут проводить лишь по три операции из прошлых восьми. И, в самом деле, нам всем пришла бы крышка, если б на этом всё закончилось, особенно учитывая, что подобное касалось бы и инженеров, ученых, деятелей искусств, руководителей, бухгалтеров и так далее. Однако такой расчет упускает из виду очень важный момент. Мы не останавливаемся на уменьшении объема усиливающей работы. Вместо этого, те, кто раньше не выполнял никакой усиливающей работы, теперь вносят свою лепту и восполняют дефицит. Многие, впервые услышав это, впадают в ярость. Такое невозможно, говорят они, потому что медсестры и санитары не умеют выполнять хирургических операций, секретари и машинистки не способны быть юристами, и так далее.

В качестве ответа можно предложить следующий мысленный эксперимент. Представим, что мы перенеслись на пятьдесят лет тому назад. Мы берем всех хирургов в США и ставим их в огромный стадион. Что же мы увидим сразу бросающееся в глаза?

Все они — мужчины. Верно, и каждый из этих мужчин-хирургов сказал бы, что женщинам не место рядом с ними в этом стадионе, потому что женщины не способны к хирургии. Пять десятилетий спустя, мы, разумеется, осознаём, что это грубый сексизм не только благодаря здравомыслию, но и поскольку в настоящее время, к примеру, студенчество медицинских вузов в США чуть более, чем наполовину состоит из женщин.

Далее сторонник равновесных комплексов задач на должностях может объяснить, что причина, по которой люди считают, что те, кто сейчас не выполняет никаких усиливающих задач, не способны к выполнению таких задач — это классовость: предвзятость вполне аналогичная сексизму. Причина неспособности людей делать определенные дела в том, что им не только отказывают в обучении, но и, более того, силой лишают инициативы, уверенности и доступа к таким делам, и вместо того, чтобы это понять, мы списываем неудачу на их недостаточные способности. Это в точности аналогично сексистскому объяснению отсутствия женщин-хирургов несколько десятилетий назад.

Конечно, требуется время и подготовка, но произвольный набор из двадцати человек, выбранных из рабочих, и произвольный набор из двадцати человек, выбранных из координаторского класса, имеют практически одинаковый общий потенциал к наделяющей силами работе того или иного рода — утверждение, которое мы осознали в отношении женщин в сравнении с мужчинами и в отношении различных расовых и культурных сообществ в сравнении с другими сообществами, а теперь нам надо понять то же и в отношении людей из рабочего класса.

«Но разве это не будет неэффективно, придется же готовить гораздо больше врачей, юристов, инженеров и так далее?» — возразит критик. Напротив, получение от каждого всего, на что этот человек способен — противоположность неэффективности. Если инструмент лежит без дела, он неэффективен. То же самое можно сказать и о человеке. Мы также должны отметить, что даже если общий объем производства упадет — хотя на самом деле, наоборот, он значительно возрастет за счет нового вклада большего числа людей, не говоря уже о выгодах, даваемых отсутствием защищающей свои привилегии элиты и нежелающих сотрудничать ниже ее по рангу, — надо отдать предпочтение таким переменам.

Среди наших ценностей ничего не говорилось о максимизации объема производства. Вернее, мы условились, что цель экономической жизни — удовлетворение потребностей и развитие потенциала, а также развитие солидарности, разнообразия, справедливости и самоуправления. И должности с равновесными комплексами задач доставят всего этого в изобилии, даже если и не произведут большее количество желаемых конечных товаров и услуг — а они произведут.

Но что произойдет, если у нас будет новая экономическая система, в которой будут советы работников и потребителей, самоуправляемое принятие решений, вознаграждение за продолжительность, интенсивность и обременительность производительного труда, а так же должности с равновесными комплексами задач, но всё это будет сочетаться с рынками или распределением на основе централизованного планирования? Будет ли сумма всех этих компонентов представлять собой хорошую экономическую систему?

Предположим, что наши формирующиеся фирмы мы соединим друг с другом посредством рыночной конкуренции. Во-первых, рынки немедленно разрушат схему вознаграждения, поскольку рынки вознаграждают объем производства и переговорную силу, а не усилия и жертвы.

Во-вторых, рынки заставят покупателей и продавцов стараться покупать задешево и продавать дорого — когда каждый стремится обобрать другого настолько, насколько это возможно во имя частного продвижения и выживания на рынке. Другими словами, рынки порождают антисоциальность вместо солидарности.

В-третьих, рынки будет явным образом порождать неудовлетворенность, потому что покупают снова и снова лишь неудовлетворенные люди. Как сказал генеральный директор исследовательских лабораторий фирмы General Motors Чарльз Кеттеринг, который ввел ежегодную смену моделей автомобилей: бизнесу необходимо создать «неудовлетворенного потребителя»; задача бизнеса — «организованное создание неудовлетворенности». Суть была в том, что запланированное устаревание сделает потребителей недовольными уже имеющимися у них автомобилями.

В-четвертых, цены в рыночной системе не отражают всех социальных издержек и выгод, а учитывают лишь влияние труда и потребления на непосредственных покупателей и продавцов (опосредованное их властью), но не на тех, кто затронут косвенно, включая пострадавших от загрязнения или, если уж на то пошло, тех, кого затронули положительные побочные эффекты. Это означает, что рынки регулярно нарушают баланс и устойчивость экологии, не говоря уже о попечении над природой. Они накладывают на все сообщества (за исключением самых богатых) коллективный убыток в отношении воды, воздуха, защиты от шума и общественной доступности.

В-пятых, в отношении принятия решений рынки порождают иерархию вместо самоуправления. Это происходит не только из-за неравенства богатства, порожденного рынком, которое трансформируется в неравенство власти, но и потому что рыночная конкуренция заставляет даже основанные на советах предприятия сокращать расходы и гнаться за долей рынка, невзирая на вытекающие последствия. Чтобы выдержать конкуренцию, даже у предприятий с самоуправляемыми советами, справедливым вознаграждением и равновесными должностями не останется иного выбора, кроме как изолировать некоторых сотрудников от дискомфорта, вызываемого сокращением расходов, дабы эти люди могли решать какие расходы сократить и как нарастить объем произодства, в ущерб удовлетворению потребностей работников (и даже потребителей), но не своих собственных.

Иначе говоря, чтобы сократить расходы и иным образом навязать рыночную дисциплину, в силу рыночной логики, даже при наличии советов и равновесных должностей, возникнет класс координаторов, расположенный над рабочими и нарушающий предпочитаемые нами нормы вознаграждения, а также присваивающий себе власть и уничтожающий самоуправление и справедливость.

То есть, под давлением рыночной конкуренции любая фирма, в которой я работаю, должна стараться максимизировать свои доходы, чтобы не отстать от конкурирующих фирм. Если моя фирма этого не сделает, мы потеряем работу. Поэтому нам надо попытаться переложить наши расходы на других. Нам надо стремиться получить как можно больше доходов — даже путем стимулирования чрезмерного потребления. Нам надо сокращать издержки производства — в том числе снижать комфорт для работников и неоправданно интенсифицировать труд.

Однако чтобы неустанно следовать всем этим путям к рыночному успеху, потребуется освободить администрирующий персонал от причиняемых их выбором страданий. Поэтому даже фирма, изначально приверженная принципам самоуправления и равновесных комплексов задач на должностях, если ей приходится работать в рыночных условиях, со временем навяжет себе необходимость нанимать людей с соответствующим черствым и расчетливым умом, подобных тем, которых готовят в бизнес-школах. Затем ей придется предоставить этим новым бессердечным сотрудникам кондиционируемые офисы и комфортную обстановку. Ей придется сказать им: «Значит так, сокращайте наши расходы, чтобы обеспечить наше существование на рынке».

Иными словами, фирме придется навязать себе класс координаторов, не в силу естественного закона и не из-за внутреннего психологического мазохизма, а потому что рынки заставят её подчиниться управленческой элите, которую ей придется принять и создать ей гостепримную обстановку чтобы не потерять доходы и долю рынка и в итоге не обанкротиться.

Есть и те, кто будет утверждать, что все эти провалы рынка не производные рынков как таковых, а лишь несовершенных рынков, не достигших состояния совершенной конкуренции. Это немного сродни утверждению, что отравление, связанное с употреблением мышьяка, происходит потому что нам не удается получить чистый мышьяк, а только мышьяк, разбавленный примесями.

С одной стороны, призыв к совершенным рынкам игнорирует тот факт, что в реальном обществе буквально не существует такого понятия, как конкуренция без трения, поэтому, разумеется, у нас всегда будут несовершенные рынки. Но еще важнее, что при этом игнорируется тот факт, что вредные эффекты рынков, на которые мы обратили внимание, не уменьшаются, когда конкуренция становится более совершенной — они усиливаются. И всё это верно не только в нашем мысленном эксперименте, но и подтверждается имеющейся практикой.

Исторически сложилось так, что чем ближе экономика находилась к чистой рыночной системе — без вмешательства государства, с минимальным количеством секторов, в которых господствуют отдельные фирмы или группы фирм, и с минимальным количеством профсоюзов, тем хуже были социальные последствия. Например, редко, если вообще когда-либо, существовали настолько конкурентные рынки, как в Великобритании в начале девятнадцатого века, однако под владычеством этих почти идеальных рынков регулярно погибали маленькие дети, работавшие на рудниках и фабриках того времени. Суть в том, что хорошо функционирующие рынки решают различные экономические задачи, но не способствуют совершенству в какой-либо форме. Они не противостоят, а даже способствуют культурному и моральному разложению. Как следствие, стремление к экономике, отвечающей нашим ценностям, означает отказ от рынков как инструмента распределения.

Более того, тот же самый общий результат рыночного распределения, уничтожающий достигаемые советами преимущества, включая сведение на нет справедливого вознаграждения и равновесности должностей, исторически относится и к централизованному планированию, хотя и по другим причинам. Централизованное планирование возвышает составителей планов из центра и их управленческих деятелей на каждом предприятии, а затем, ради легитимности и последовательности, возвышает всех тех участников экономики, кто обладает такого же рода квалификацией.

Другими словами, плановикам из центра нужны деятели на местах, которые заставят работников соблюдать нормы, установленные плановиками из центра. Эти деятели на местах должны быть полномочными на местном уровне. Их квалификация должна легитимировать их и приводить других участников к относительному повиновению. Таким образом, централизованное планирование, как и рынки, также навязывает класс координаторов, который командует рабочими, а рабочие, в свою очередь, находятся в подчинении — не только в масштабах страны, но и на каждом отдельном предприятии.

Проблема распределения, с которой мы сталкиваемся, пытаясь представить себе хорошую экономическую систему, заключается в том, что (как можно было наблюдать соответственно в бывших Югославии и СССР) даже без частного владения средствами производства, рынки и централизованное планирование подрывают ценности и структуры, которые мы считаем достойными. Они сводят на нет справедливое вознаграждение, перечеркивают самоуправление, ужасно искажают стоимость продукции, навязывают расчётливые и антисоциальные мотивы, насаждают классовое разделение и классовое правление.

Именно к обнаружению подобных явлений настраивает нас разрабатываемая нами обобщенная теория. Это один из случаев, когда конкретные институты (рынки и централизованное планирование) имеют ролевые атрибуты, попирающие наши цели. То же самое относится к корпоративному разделению труда, о котором говорилось ранее, и к частной собственности на производственные активы. Соответствующие роли таких институтов препятствуют, и фактически уничтожают предпочитаемые нами ценности. Поэтому нам требуется выйти за пределы этих ролей. И сейчас мы видим те же последствия от рынков и централизованного планирования.

Распределение — нервная система экономической жизни: оно одновременно сложно и необходимо. Чтобы завершить новое экономическое видение, нам требуется придумать механизм, который сможет правильно и эффективно определять и передавать точную информацию об истинных социальных издержках и выгодах экономических вариантов, одновременно предоставляя работникам и потребителям влияние над выбором соразмерно степени влияния последствий выбора над ними.

«Истинные социальные издержки и выгоды». Что это такое? Ну, предположим, мы конструируем автомобиль. Какова его стоимость? Каковы выгоды? Если заранее не знаем, то каким образом сможем решить, что производство автомобиля вместо чего-то другого — благая идея? Если не знаем, каким образом сможем решить, нужно ли нам больше автомобилей или меньше? Издержки, которые мы принимаем во внимание, выходят за рамки тех, которые учитывают нынешние капиталистические владельцы автомобильных заводов. Им нужно максимизировать прибыль, сохраняя при этом право зачислять эту прибыль себе. Мы же хотим продвигать вперед наши ценности, удовлетворяя потребности и развивая потенциал всех участников процесса. Совсем другое дело.

Они учитывают сумму, которую им придется выплатить за ресурсы, промежуточные товары, используемые технологии, аренду помещений, электроэнергию и в качестве зарплат, а также то, будут ли какие-либо значительные последствия для перевеса сил в их пользу и их способности продолжать получать предпочитаемую гигантскую долю доходов.

Мы же учитываем затраты, связанные производством, транспортировкой и потреблением автомобилей, включая воздействие на окружающую среду, на работников, потребителей, случайных прохожих и на сообщества. Мы также принимаем во внимание выгоды для тех же затронутых групп населения — как индивидуальные, так и коллективные. Таким образом, истинные социальные издержки и выгоды являются точной мерой выгод и потерь, связанных с производством и потреблением автомобиля: в социальных отношениях, в материальном, моральном и психологическом состоянии работников, сообществ и потребителей, а также в воздействии на окружающую среду.

Желательные средства распределения должны распределять ресурсы, труд и плоды труда гибким образом, способным перестраиваться в случае неожиданных кризисов или потрясений. Они не должны делать вкусы однородными, а, наоборот, должны учитывать различные предпочтения, сохранять под защитой личную жизнь и индивидуальность, порождать социальность и солидарность, а также удовлетворять нужды и возможности всех работников и потребителей. Желательная система распределения должна действовать не на основе классового расслоения и правления, а на основе равенства и бесклассовости, и должна функционировать без несоразмерного влияния немногих, а вместо этого основавываться на самоуправлении для всех. Наконец, при принятии решений о том, что делать с любым конкретным активом, будь то человеческий труд или ресурс, такой как нефть, медь или технологии — нужно, чтобы она принимала во внимание истинные и полные материальные и нематериальные последствия конкурирующих вариантов для экологии и общества.

Самоуправление распределением, разумеется, совсем не малая амбиция, учитывая, что практически каждый, по крайней мере в некоторой степени, затронут каждым принятым в экономике решением, так что в любом учреждении — будь то завод, университет, медицинский центр или что-либо еще — многие интересы должны быть учтены в процессе принятия решений. Есть работники, на которых, очевидно, каждый день оказывает влияние их деятельность. Есть сообщество, в котором расположено место работы — подвергающееся, например, загрязнению или, наоборот, улучшению условий. И есть пользователи продукции или услуг, которые, предположительно, выигрывают от их потребления или проигрывают от того, что компоненты производства пошли не на иное, предпочитаемое ими применение. Если общество производит автомобили вместо общественного транспорта, я могу выиграть от того, что у меня есть автомобиль, но также проиграю из-за отсутствия общественного транспорта. Самоуправление предполагает наличие структур, устраняющих любое влияние частных владельцев средств производства и ресурсов, гарантирующих отсутствие такого типа собственности, но при этом надлежащим образом консультирующих все заинтересованные стороны при определении результатов.

Другими словами, хотя частная собственность имеет катастрофические последствия для экономических исходов, более глубокими и, возможно, даже более смертоносные злодеи, как мы лишь вкратце указали выше — рынки и централизованное планирование. Нам нужны не только советы работников и потребителей, управляемые «прямой демократией», но и связи между работниками и потребителями, которые сохраняют и укрепляют информированные, продуманные, самоуправляемые решения.

Предположим, что взамен распределению по нисходящей посредством централизованно планируемого выбора и конкурентному рыночному распределению между атомизированными покупателями и продавцами, мы предпочтем информированные, самоуправляемые, совместные переговоры о затратах и результатах экономической деятельности, происходящие между общественно взаимосвязанными субъектами:

Такой выбор атрибутов распределения (если мы сможем представить себе институты, способные воплотить его в жизнь) будет совместим с продвижением ориентированного на советы соучастного самоуправления, вознаграждения за усилия и жертвы, а также равновесных должностей. Он также обеспечит надлежащую оценку личного, социального и экологического воздействия и будет способствовать бесклассовости.

Достичь всего этого призвано соучастное планирование. При соучастном планировании советы работников и потребителей вносят предложения о своей трудовой деятельности и своих потребительских предпочтениях в свете постоянно обновляемых знаний о личных, местных и народных последствиях всех социальных выгод и затрат, связанных с их выбором.

Как это выглядит?

Работники и потребители совместно договариваются о производственных и потребительских затратах и результатах. Они обмениваются информацией о предпочтениях друг друга посредством так называемых индикативных цен, бюро содействия^[1], раундов адаптации к новой информации и других элементов соучастного планирования, которые позволяют людям выражать и уточнять свои желания в свете обратной связи о желаниях других людей.

Работники и потребители на своих советах указывают личные и групповые предпочтения. Так, я указываю, что хочу то-то и то-то. Наше место работы определяется с предложением о том, что мы желаем производить. Мы узнаем, какие предпочтения указали другие, так же как и они узнают наши. И они, и мы регулируем свои предпочтения и повторно о них заявляем, помня о необходимости сбалансировать личностно насыщенную модель работы и потребления с требованиями жизнеспособного общего плана. Каждый участник, будь то работник или потребитель, стремится к личному и групповому благополучию и развитию, но каждый способен улучшить свое положение, только действуя в соответствии с более общим социальным благом. Новая информация приводит к новым заявкам в цепочке совместно согласованных уточнений, и так до тех пор, пока не будет выработан план.

Как и в любой экономике, потребители, принимая решение о том, что они хотят получить за свой вклад в объем произведенных обществом благ, учитывают свой доход (заработанный благодаря продолжительности, интенсивности и обременительности их общественно ценного труда) и относительную стоимость доступных благ, которые они хотят получить. То же самое происходит не только с отдельными людьми, определяющими личное потребление, но и с домохозяйствами, сообществами, районами, областями, вплоть до совокупного спроса всего общества. Участники советов работников аналогичным образом указывают, сколько работы они желают выполнять в свете спроса на результаты их деятельности и их собственных предпочтений в отношении труда/досуга. Хотя производственные предложения являются коллективными, они принимаются с учетом мнения каждого работника на предприятии.

В соучастной экономике даже если мне удастся установить какую-то обманную, завышенную цену на продаваемый мною товар, мой доход не увеличится, поскольку доход не зависит от общей выручки от продаж. То же касается и сценария, при котором я каким-то образом заставлю людей покупать то, что им в действительности не нужно. В самом деле, зачем я стану производить что-то, тратить свое время и силы, если это на самом деле не будет приносить людям пользу? Я и не стану, тем более в контексте институтов соучастной экономики.

Отдельные люди и экономические единицы продвигаются вперед не за счет обыгрывания других каким-либо образом. Наоборот, их мотивы сводятся к удовлетворению потребностей и развитию потенциала на том уровне, который оказывается предпочтительным, без растраты ценных ресурсов. Мы стремимся производить то, что общественно приемлемо и полезно, при этом на началах совместимости и сотрудничества удовлетворяя свои собственные предпочтения, как и предпочтения остального общества. Это верно не потому, что люди вдруг стали святыми, а потому что сотрудничество стало привлекательным для всех. Беспощадной обдираловке просто нет места в соучастной экономике, потому что для нее нет средств, и от нее нет прока.

Информация о предпочтениях относительно желательного производства и потребления передается с помощью особых механизмов, разработанных для этой цели. Переговоры происходят посредством серии раундов планирования. Каждый участник заинтересован в наиболее эффективном использовании производственного потенциала для удовлетворения потребностей, поскольку каждый получает справедливую долю произведенных благ, растущую по мере роста объема плодов деятельности всего общества.

Каждый человек также заинтересован в том, чтобы места работы (и всё общество) делали инвестиции, уменьшающие количество тяжелой работы и улучшающие качество среднего равновесного комплекса задач при должностях, потому что именно таким качеством должности в среднем довольствуются все работники.

Экономические планы непрерывно обновляются и уточняются. Суть не в том, что соучастная экономика функционирует без ошибок и дефектов изо дня в день и из года в года. Суть в том, что случающиеся отклонения от идеального выбора возникают из-за ошибок или незнания, а не из-за того, что система в силу собственных характерных свойств вызывает такие отклонения. Неверный выбор и отклонения не накапливаются снежным комом и не приумножаются таким образом, чтобы постоянно приносить пользу одним (например, находящимся в правящем классе) в ущерб другим.

Не существует законного выбора, который можно сделать в соучастной экономике, чтобы получить то, что другие члены общества сочтут несправедливой мерой богатства, власти или обстоятельств.