Мы не сумеем волшебным образом переродиться в желанном обществе, свободном от нашего прошлого и не знающем о своих исторических корнях. Напротив, наша историческая память, чувствительность к прошлым и настоящим социальным процессам и понимание нашей собственной истории и истории нашего общества, скорее всего, улучшатся в процессе достижения желаемого общества. Вместо того чтобы наши разнообразные культурные корни были закопаны на пути к лучшему миру, они станут более заметными.

Вместо гомогенизации культур, в процессе перехода к лучшему миру исторический вклад различных сообществ должен быть оценен как никогда высоко, а средства для их дальнейшего развития должны быть более широкими, без разрушительной взаимной вражды.

Попытка предотвратить ужасы геноцида, империализма, расизма, джингоизма, этноцентризма и религиозных преследований путем интеграции различных исторических сообществ в единую культурную нишу оказалась почти столь же разрушительной, как и кошмары, которые этот подход пытался изгнать.

«Культурная гомогенизация», будь она расистской, фундаменталистской или даже левой, игнорирует положительные аспекты культурных различий, которые дают людям ощущение того, кто они есть и откуда они родом. Культурная гомогенизация предоставляет мало возможностей для разнообразия и культурного самоуправления и в любом случае является саморазрушительной, поскольку усиливает именно те общественные тревоги и противоречия, которые пытается преодолеть.

В условиях конкуренции и взаимной враждебности религиозные, расовые, этнические и национальные сообщества часто превращаются в однофракционные лагеря, каждый из которых стремится защитить себя от реальных и воображаемых угроз, даже развязывая для этого войну с другими.

Однако почти повсеместное присутствие расовой и других культурных иерархий в обществе и истории не означает, что надо устранить культурное разнообразие, так же как и существование гендерных, половых, экономических или политических иерархий не означает, что надо устранить разнообразие в перечисленных сферах. Задача состоит в устранении угнетения и достижении освободительных условий, а не в уничтожении различий.

Расизм часто имеет очень грубую и материальную составляющую. Вот как Десмонд Туту комментирует пережитое людьми в Южной Африке: «Когда миссионеры пришли в Африку, у них была Библия, а у нас — земля. Они сказали: „Помолимся“. Мы закрыли глаза. А когда открыли, Библия была у нас, а земля — у них»^[1].

Однако грабеж не всегда является доминирующей темой надругательств над культурами, и, даже будучи очень активным, он, как правило, является лишь одной частью всей культурной картины. Бо́льшая часть расизма, этноцентризма, национализма и религиозного фанатизма основана на культурных толкованиях и убеждениях, выходящих за рамки материальных различий.

Господствующие общественные группы рационализируют свои привилегированные позиции мифами о собственном превосходстве и предполагаемой неполноценности тех, кого они угнетают. Но со временем эти часто материально мотивированные мифы обретают собственную жизнь, нередко выходя за рамки материальных отношений. Последствия этого жестоки. Для угнетенных, по словам американского писателя Ральфа Эллисона^[2], «я — человек-невидимка. Нет, я не страшилище вроде тех, что преследовали Эдгара Аллана По, и не одна из ваших эктоплазм из голливудских фильмов. Я человек из материи, из плоти и костей, волокон и жидкостей, и можно даже сказать, что я обладаю разумом. Я невидим, поймите, лишь потому, что люди отказываются меня видеть».

Некоторые представители угнетенных сообществ перенимают мифы о своей неполноценности и пытаются подражать доминирующим культурам или хотя бы приспособиться к ним. Другие представители угнетенных сообществ отвечают тем, что защищают целостность своих собственных культурных традиций, одновременно борясь по мере сил с расистскими идеологиями, используемыми для оправдания их угнетения. Но, как отмечает У.Э.Б. Дюбуа^[3], «это необычное ощущение, это двойное сознание, это чувство, что всегда смотришь на себя глазами других, измеряешь свою душу сантиметром мира, наблюдающего с забавным презрением и жалостью».

Спасение культур заключается не в попытке стереть различия между сообществами, а в ликвидации расистских институтов, развенчании расистских идеологий и изменении среды, в которой взаимодействуют исторические сообщества, чтобы они смогли поддерживать и чествовать взаимные различия, не нарушая солидарности. Поэтому альтернативой является то, что мы можем назвать «интеркоммунализмом» (межобщинностью), что подчеркивает уважение и сохранение множественности форм сообществ, гарантируя каждому из них достаточные материальные и общественные ресурсы для уверенного воспроизводства.

Не только каждая культура является носителем особой мудрости, явившейся уникальным результатом ее собственного исторического опыта, но и взаимодействие различных культур через межобщинные отношения усиливает характеристики каждой культуры и обеспечивает богатство, которого не может достичь никакой единый подход. Суть такова: негативные межобщинные отношения должны быть заменены позитивными. Ключевой момент — устранение угрозы культурного исчезновения, ощущаемой столь многими сообществами, путем гарантирования того, что каждое сообщество имеет средства, необходимые для продолжения своих традиций и самоопределения. В соответствии с принципом самоуправления, люди должны выбирать культурные сообщества, которые предпочитают они сами, а не их старшие или другие люди, делающие выбор за них, особенно на основе предрассудков. И хотя находящиеся за пределами сообщества должны иметь свободу критиковать культурную практику, которая, по их мнению, нарушает гуманные нормы, внешнее вмешательство, выходящее за рамки критики, не должно допускаться, за исключением случаев, когда это совершенно необходимо, чтобы гарантировать, что все члены любого сообщества имеют право на инакомыслие, включая право покинуть сообщество, без материальных или более широких социальных потерь.

До тех пор, пока длительная история автономии и солидарности не преодолеет подозрительность и страх между сообществами, выбор того, какое из двух сообществ должно уступить в споре, должен основываться на том, какое из сообществ влиятельнее и, следовательно, в действительности подлежит меньшей угрозе. Более влиятельное сообщество, у которого меньше причин опасаться попадания под господство, должно в одностороннем порядке начать процесс деэскалации спора. При необходимости надзор и принуждение могут осуществляться посредством межобщинного правового аппарата, специализирующегося на разрешении конфликтов, в котором имеются равновесные комплексы задач на должностях и справедливое вознаграждение за труд.

Учитывая историческое наследие негативных межобщинных отношений, ошибочно полагать, что этого можно достичь в одночасье. Возможно даже в большей степени, чем в других областях, отношения между сообществами придется строить медленно, шаг за шагом, пока не будет установлено иное историческое наследие и иной набор поведенческих ожиданий. Например, не всегда будет легко решить что представляют собой «необходимые средства», которые должны быть гарантированы сообществам для культурного воспроизводства, или что означает развитие без «необоснованного вмешательства извне» в конкретных ситуациях. Интеркоммуналистский критерий для оценки различных взглядов на эти вопросы, вероятно, заключается в том, что каждому сообществу должны быть гарантированы достаточные материальные и коммуникационные средства для самоопределения и саморазвития своих культурных традиций и представления своей культуры всем другим сообществам в условиях ограниченных совокупных средств и равных прав на эти средства для всех — точно так же, как все его члены, в силу участия в экономических, политических и родственных отношениях, получают самоуправление и справедливое вознаграждение.

Если соучастная экономика существует в обществе, в котором есть культурные иерархии расы, религии и разных сообществ, что она привносит? Если она существует в обществе, где есть желательные сообщества без иерархий, что тогда? В целом, накладывают ли потребности соучастной экономики в отношении экономической жизни какие-либо ограничения на культуры? Накладывает ли соучастная экономика ограничения на политическое устройство или сферу родства?

Если мы изменим, например, экономику США на соучастную без изменения расового, религиозного и этнического ландшафта, то возникнут острые противоречия. Существующая расовая и прочая динамика в этом гипотетическом обществе будет натравливать группы друг на друга и порождать у людей ожидания превосходства и неполноценности. Однако соучастная экономика обеспечит доход и обстоятельства, несовместимые с остаточной культурной иерархией. Она вызовет тенденцию к свержению культурных иерархий, расширяя возможности и материальные средства, предоставляемые тем, кто находится внизу всех и каждой из иерархий.

Люди в соучастной экономике не будут (да и не смогут) системно эксплуатировать расизм и другие культурные несправедливости в материальном отношении. Конечно, отдельные люди при соучастной экономике могут попытаться так сделать, и они также могут копить внутри себя ужасные взгляды, но для расистов не существует никаких механизмов для накопления неограниченной экономической власти или богатства — даже в качестве отдельных индивидов, не говоря уже как о членах какого-либо сообщества.

Будь вы черным или белым, латиноамериканского или итальянского происхождения, евреем или мусульманином, пресвитерианином или католиком, южанином или северянином — независимо от культурной иерархии, которая может существовать в обществе в целом — при соучастной экономике у вас будет должность с равновесным комплексом задач, справедливый доход и возможность самоуправления относительно условий своей работы. Некоего более низкого положения, на которое можно было бы опуститься, просто не существует.

Затянувшийся или даже постоянно воспроизводимый расизм или другие культурные несправедливости, возможно, и смогут проникнуть в соучастную экономику при формировании ролей у действующих лиц, но они не смогут сделать это таким образом, чтобы несправедливо наделить кого-либо экономической властью, материальными благами или экономическим комфортом. Таким образом, черные, латиноамериканцы, азиаты и многие другие в преобразованных США могут иметь статистически различные характеристики в своих равновесных комплексах задач на должностях, но эти различия не смогут нарушить равновесность этих комплексов. Правда, такие непропорционально распределенные характеристики должностей могут иметь и другие принижающие атрибуты, хотя кажется вероятным, что в этом случае саморегулирующаяся динамика экономики будет стремиться устранить и эту несправедливость.

Действительно, можно представить, что в соучастной экономике члены сообществ меньшинств на рабочих местах будут иметь возможность собираться в (как это обычно называется) общественные фракции (caucuses) для оценки событий и ситуаций, именно для того, чтобы коллективно защищаться от расовой или другой принижающей динамики или бороться с теми динамиками, которые присутствуют в качестве остатков прошлого или в качестве отростков других сфер социальной жизни. Это представляется лучшим, что можно требовать от экономики в плане принципиального препятствия культурной несправедливости.

Но как насчет соучастной экономики и желательных культур в желательном обществе? Нет причин, по которым культурные нормы, установленные в других частях общества, не могут влиять на экономическую жизнь в соучастной экономике, и можно предсказать, что они и будут влиять. Повседневная практика людей из разных культурных сообществ, безусловно, может отличаться не только в том, скажем, на какие праздники их представители берут выходные, но и в будничной практике во время работы или потребления, включая организацию периодов молитвы или неодинаковое участие в определенных видах деятельности, которые оказываются культурно недопустимыми или культурно предпочтительными. Могут существовать целые отрасли промышленности или сектора экономики, которые представители определенных культур стараются избегать, как, например, делают амиши в США.

Один из вариантов, в качестве примера, когда в особо серьезных случаях целесообразно, чтобы участники трудового коллектива почти все были из одного сообщества, так чтобы у всех совпадали праздники, расписание рабочего дня и нормы в отношении различных повседневных действий, которые другие сочли бы невозможными. Самоуправление не исключает таких договоренностей, а иногда сможет сделать их идеальными.

Еще как вариант, на рабочем месте, так же как и в крупных (а иногда и в более мелких) потребительских единицах, могут работать представители многих различных сообществ. В таких случаях могут быть незначительные взаимные уступки: некоторые участники коллектива отмечают Рождество Христово, а другие — Хануку или какой-то иной праздник, и расписания согласовываются соответственно. Или, возможно, существуют более обширные согласования, связанные с более частыми различиями в расписании или другими практиками, влияющими на то, какую работу могут выполнять некоторые люди.

Суть в том, что в соучастной экономике места работы, потребительские единицы и процессы планирования — это очень гибкие инфраструктуры, характерные черты которых призваны быть бесклассовыми, при этом детали которых могут приобретать бесконечные множества вариаций, включая приспособление к различным культурным установкам, обусловленным практиками и верованиями людей в сообществах.

Наконец, накладывают ли нужды и требования ролей работника, потребителя и участника совместного планирования в соучастной экономике ограничения на то, какие практики культура может возвысить в своих внутренних делах?

Ответ: в каком-то смысле да, накладывают. Культурные сообщества в обществе с соучастной экономикой не могут без больших трений внедрять внутренние нормы и распорядки, которые требуют материальных преимуществ или значительной власти для немногих за счет многих других людей.

Может существовать, скажем, культура, которая возвышает какой-то небольшой сегмент священнослужителей, или мастеров, или прорицателей, или старейшин, или кого бы то ни было еще, и требует, чтобы все остальные члены общества подчинялись им в определенных отношениях или осыпали их дарами. Но вероятность, что такое культурное сообщество долго просуществует бок о бок с соучастной экономикой, довольно мала.

Это связано с тем, что вовлеченные в такое сообщество люди будут проводить время своей экономической деятельности в среде, которая вырабатывает в них склонность к справедливости, солидарности, самоуправлению и разнообразию, и которая «учит» их уважать других, но не пассивно им подчиняться. Зачем они станут подчиняться несправедливым условиям и перекошенным нормам принятия решений в ином аспекте своей жизни?

Если предположить, что в хорошем обществе люди смогут свободно покидать культуры, поскольку у них будут и экономические возможности, и образование, и склонность к самоуправлению, то полагаем, что многие воспользуются данной свободой, чтобы покинуть любое культурное сообщество, лишающее их плодов труда или отказывающее им в соответствующем самоуправлению слове.

Этого же можно ожидать и в отношении связи между соучастной политикой или родством и культурой. Анализ полностью параллелен. Подобные другие аспекты желательного общества, как и его экономика, также будут прививать культуре лишь равенство, самоуправление и солидарность и будут брать от культуры то, что совместимо с этими ценностями. Для угнетающих культурных отношений нет возможности законно и естественно проявляться в родственных или политических отношениях, потому что среди доступных ролей нет серьезно подчиняющихся и превосходящих другие. Аналогичным образом, хотя подробности определенного набора соучастных отношений родства или политического устройства, вероятно, будут отражать культурные обязательства участников (с различным набором характеристик в свете различных культурных обязательств) — данные уточнения не отменят и не ограничат ключевые отличительные качества этих сфер жизни.